— Ох, ой, Фасечка…
— Ну!
Он подтащил лодку. И Валя наконец уселась. Вася с натугой принялся спихивать лодку и от напряжения пукнул, засмеялся зло. И вот лодка была на воде. Вася занес одну ногу, встал на резиновое дно, потом занес и другую, плюхнулся на деревянное сиденье, схватился за весла и начал грести. На ферме все не унимался пес.
Лодка уходила в черную воду
Лодка уходила в черную воду, Вася греб неумело, плескался, но весеннее течение уже подхватило их и понесло, не очень быстро, но повелительно. Они и не заметили, как лай отдалился, остался в стороне… позади. Вася греб и греб. По берегам вставали куртины кустов, отдельные деревья. Река хлюпала и будто дышала глубоко и тянула, тянула лодку за собой. Дальше, дальше. И вдруг Вася перестал грести. Лай уже раздавался далеко где-то в ночи, в полях апрельских, по которым разбегались новозеландцы.
Вася переводил дыхание, шмыгал носом. Валя молчала затаенно.
— Что мы наделали… — пробормотал Вася.
— И ничего, Фасечка, — отозвалась Валя.
— Как ничего, — возразил Вася. — Пустили мужиков по миру.
— Там есть и крольчихи с крольчатами, — ответила Валя.
— Чего?.. Я говорю про фермеров, — ответил Вася.
— И-и, хорошо, хорошо сделали, Фасечка, — сказала Валя певуче. — Ты же сам все про свободу да волю. Вот и у нас, и у новозеландцев волюшка.
— Хых, хы-хы… А фермерам? Борису Юрьевичу? Да и Эдику с Васильевной? Это же полное разорение. Ты понимаешь?
— Понимаю, понимаю, Фасечка. Да только они все одно погорят.
— Как это?
— Так, в огне. Я видела. Огненного мальчика видела в окне.
— В каком окне?
— В таком. Вместе с девочкой. А это к диву. То и будет им диво. Это точно, я знаю, Фасечка… Огненный мальчик…
Васю передернуло.
— Помолчи уж, — потребовал он и снова взялся за весла. — Уноси, уноси нас, река.
И она их уносила.
А вскоре, оглянувшись, они увидели в ночи сполохи, как будто где-то там приземлилась летающая тарелка и стала шарить прожекторами. Это были лучи фар. Что это было, кто знает. Может, какие-то охотники на джипах куда-то ехали, а может, на ферме поднялась тревога. И Вася налег с новой силой на весла. Валя посмотрела вверх и указала рукой на прорвавшуюся сквозь облака звезду. Вася тоже задрал голову. И Валя тихонько запела:
— У раю пресветлого / Пролегала путь-дороженька. / Шли-пошли два ангеля, / За собой ведут душу грешную, беззаконную…
Вася шмыгнул носом.
— А мне и снились два таких джентльмена в костюмах, при галстуках, сопровождали меня в полете.
— Денноет ангиль проглаголовал: «Что же ты, душа, мимо раю прошла, / Да во рай не зашла? / Али ты, душа, за скупостью, / Али за глупостью, / Али за спесью, душа, / Али за гордостью?» — напевала Валя.
— Ну, ну, давай, пой дальше-то. Бурлаки на Волге чего пели? Чтоб легче было. Пой, Вальчонок. Ученые доказали, что песня нейтрализует страх. И точно… хых… По лесу идешь и насвистываешь.
И Валя напевала под плеск весел:
— Ничего-то душа не ответила, / Денноет ангиль проглаголовал: / «У нас во раю хорошо житье, / Хорошо житье, житье доброе: / Травы-те растут шелковые, / Цветы-то цветут лазоревые; / У раю стоят древа кипаристовые, / На древах-то…»
Что-то бултыхнулось в черную воду, и Валя замолчала. Вася перестал грести. Слушали. Вода тихонько плескалась у лодки. Вася вытер лицо рукавом, скинул пальто и взялся за весла.
— …На древах-то сидят птицы райские / И поют стихи херувимские; / Во когтях-то держат дела добрые, книги златые, / Читают оне страсти-ужасы.
— Хичкок какой-то! — выпалил Вася возбужденно.
— В раю душенька взвеселилася, / Со… с женихом обручалася, / Золотым венцом венчалася.
Вася снова перестал грести.
— Как же это? Там же в начале про душу грешную? Беззаконную? И в рай?
— Да, — ответила Валя.
— Где логика?
— Там все не так, все по-другому, — сказала Валя.
— Бессмысленно как-то, — пробормотал Вася и налег на весла. — По Бакунину, короче, христианство есть безусловное нарушение здравого смысла…
Черная река уносила их в неведомую ночь. Иногда Вася переставал грести и прислушивался. Уже нельзя было различить лая. И никаких иных звуков не слышно было, кроме плеска и дыхания реки. Вася снова греб, молотил пластмассовыми лопастями по воде. Они долго плыли. И уже ночь начала таять, тьма редела. Проступали очертания берегов. И тут Вася увидел на коленях Вали кролика.
— Вот дерьмо-то! — воскликнул он. — Вальчонок, откуда это?
— Я взяла, — сказала Валя. — За пазухой несла.
— Зараза, да на кой черлт он нам? Это же обуза!
— Это Бернард, Фасечка, — ответила Валя.
— Берлнарлд? Хыхыхы, — просмеялся Вася. — Откуда ты знаешь?
— Из сна. Мне приснилось.
— Это же имя какое-то… ну, католическое, из враждебного лагеря. Антиправославное. Бернард у ваших конкурентов числится в святых. Да, кажется, породу собак в его честь и назвали: сенбернар. Ну, святой Бернар. Спасители. Выкапывают заблудившихся из-под снега. Хыхыхы… А у нас святой кролик? Хыхыхыхыыы, — смеялся Вася. — Хыхыхы… Спасатель на водах.
Валя, глядя на него, тоже начала хихикать. Таково было обычное воздействие Васиного смеха.
— Но как такое могло тебе присниться-то? Ты же православная? Или какая? Какая у тебя слава? Правая или какая?
Валя перекрестилась и ответила:
— Такая.
— А католики по-другому крестятся? Одним пальцем, что ли? Или наоборот, как в зеркале?
— Не знаю, Фасечка… — Голос Вали дрожал.
— Ты все еще боишься? — спросил Вася.
— Замерзла я очень, Фасечка, — сказала она.
— Так надень мой лапсердак.
— У меня ноги, ляжки, жопа замерзла, — сказала Валя.
— А, ты же промокла, черлт, проклятье, дерьмо, зараза… Надо подальше уйти. Могут гнаться по берегу на машине.
— Да мы на другом берегу будем, — возразила Валя.
— Хых, хы, у Эдика есть лодка с мотором, — вспомнил Вася. — Ну потерпи еще.
И он снова греб и греб, пока уже совсем не рассвело и стали хорошо видны грязные берега в жухлой траве, кусты, деревья, обрывы. Вася озирался, подняв весла, лодку поворачивало в разные стороны, вода из черной стала бурой. Там-сям несло клочья грязной пены, ветки, кору. Вася смотрел на Валю, набросившую его пальто, на темного кролика, сидевшего с прижатыми ушами на ее коленях, на керосиновую лампу слева от нее, на рюкзак позади нее. Океанского одиночки из него не получится. Низко нависали серые небеса. Вася собирался с силами. Сейчас он в полной мере почувствовал, как устал — зверски устал, вымотался. И то, что он видел, казалось ему странно знакомым. Эта мутная холодная вода, грязные берега, небеса, лодка, лампа, дурочка. Это все совпадало с чем-то — когда-то виденным или кем-то задуманным. Наверное, в этом направлении и шла Васина жизнь. То есть — в правильном, раз было ощущение этого совпадения. Наверное, это и есть то, что называется судьбой. Это бегство по России от Обло-Лайя, кроличья свобода, река… Сейчас Вася был уверен, что Обло-Лаяй и есть Россия. Другой России не было никогда и не будет. И он мечтал только об одном: вырваться из ее тисков, перестать чувствовать на спине ее горячее дыхание, смыть ее песьи слюни. Хотя встреча с фермером и была каким-то прорывом, буквально прорехой света, которая однажды ему снилась. С кем-то вырыли яму, очень глубокую. Кажется, не просто копали, а что-то расчищали, искали, но так ничего и не нашли. Все поднялись по веревке, а он остался, сидел, оглядывался… и вдруг начал стучать в одну стенку, земля обваливалась, он взялся снова за лопату, решив углубиться в сторону, — и обнаружил небольшую камеру. Стены там были покрыты мозаикой. И ни окна, ни выхода… Внезапно что-то сверкнуло в стенке. Первая мысль: золото!.. Приблизился, наклонился. Это был свет, крошечная дырочка, прореха с игольное ушко, очень яркая.
