— Вот ты снова, — сказал Борис Юрьевич с упреком. — Великая Отечественная — наше все, святое, как Пушкин. Хотя мне больше по сердцу Некрасов, — вспомнил он, снова настраиваясь на задушевную волну. — Работал на заводе, пока тот совсем не развалился, а как услышу эту «Меж высоких хлебов», так и начинает что-то саднить. Мама у меня деревенская, а отец рабочий, горожанин до мозга костей. Пролетарий. В деревне мамы я одни каникулы и провел однажды. Там на холме разрушенная церквушка торчала, а внизу была пасека. Мы однажды с соседским пацаном туда забрели, хотели меда потырить, ну и отделали нас пчелки — мама не горюй. У него морду разнесло: бульдог бульдогом. У меня шею набок своротило. Инвалиды… Только теперь мне сдается, это не яд был, а то, что вот горчило… тоска такая. И как завод накрылся медным тазом, я и рванул… Ну, не сразу. Не так-то просто из города вырваться. Еще в разных конторах прозябал. И вот — вырвался…
В голосе Бориса Юрьевича слышались и горечь, и радость, и удивление.
— Не жалеете? — безжалостно спросил Вася.
Борис Юрьевич крутил баранку, смотрел вперед.
— Нашли свободу-то? — не отступал Вася.
Борис Юрьевич глубоко вздохнул.
— Свободу?.. Иногда это точно есть, как разряд грозы. Разрыв такой. И в нем дышится, как древнегреческому богу. Хм. — Борис Юрьевич усмехался. — Ну, как-то так и бывает. Но… вообще поставить бы на въезде такие пугала, чтоб чинуш понос сразу пробирал, как появятся. Есть теория, что «Летучий голландец» команда покинула из-за низкочастотных звуков. Нельзя ли попытаться изобрести такое устройство? Я над этим работаю, — то ли пошутил, то ли сказал правду бывший авиационный инженер. — А в правительство посадить нового Некрасова.
— Хых, он же был картежник, все законопроекты продул бы.
— Да хотя бы ввели туда Мельниченко, например.
— Поэт такой? Новокрестьянский?
— Фермер, рубит правду-матку. Кроликовод, кстати. Дельный мужик. Смелый. У него хозяйство было: магазин, пекарня, мельница, цех по изготовлению мебели, рыбный цех, швейная мастерская. Ну, местные казачки захотели его крышевать, тот не дался, они его и пожгли.
— Хыхыхы, — засмеялся Вася. — Все символично в Обло-Лайя. Ряженые торжествуют. Кто френч Сталина напяливает, кто папахи. Никто не стесняется, не возмущается. Потому как мышление дремучее, феодальное. Ну, на уровне девятнадцатого века точно, зараза. Все вперед, мы — назад, в потемки. А жив хоть этот Мельниченко? В тюряге парится? Или уже свалил куда-нибудь?
— Да жив. Новое хозяйство, из кроликов шьет шубы. Я тоже собираюсь такой цех открыть, да с прошлыми долгами никак не расплачусь, увяз… А мне как-то чудной сон привиделся. Дело было так. Мужик какой-то в лодке плыл, веслом правил и пловцов собирал. Ну, чистый Мазай. А эти как зайцы. — Борис Юрьевич, улыбаясь, закурил. — И меня взял в лодку. Смотрю, у него борода такая мокрая, раздвоенная, длинная, — как у Некрасова, сообразил. И оробел, конечно, молчу. И вот мы вплываем вроде в долину. А посредине остров. Причаливаем. «Кто такие?» — вроде спрашивают. Ему ответ: «Крестьяне». И тут я смотрю, у мужиков крестики, у кого с ладонь, у кого совсем маленький, у одних на шее на веревке, у других в карман засунут. И крестики эти березовые. Я себя невзначай оглядываю: нету. Ни в карманах, нигде… Ну, думаю… Постояли. А тот лодочник с мокрой бородой Некрасова лег в лодку бородой кверху и заснул. И мы пошли так невзначай по острову. Узнаем, что температура здесь всегда двадцать пять градусов. Смотрим: островитяне-дети играют в мячик. И вдруг слышим: пение церковное. Глядим, точно, церковь стоит. И там люди поют, мужчины и женщины. Идем дальше и приходим к озеру — вода чистейшая, бирюзовая. Красота! И несколько мужчин рыбу ловят, смеются. Тут еще подошли люди и устроили для нас танцы. Танцевали по двое, мужчина с женщиной. Музыка откуда-то бралась, не знаю… И не полилась музыка, а понеслась — зажигательная. Танцоры ей под стать. И было в этих танцах что-то такое индийское, что ли, а сами мужчины и женщины и дети смуглые, черноглазые, все длинноволосые. Ничего выразительнее тех танцев я в своей жизни не видел. Движения танцоров были потрясающе красивы и как-то мудры. Словно в каждом движении… ну, книга. Или какая-то картина… Стали они и нас приглашать на танцы. Мы дичимся. Какие танцы, да? Переминаемся с ноги на ногу в своих сырых рубахах, мокрые штаны с пузырящимися коленями подтягиваем, лыбимся… Потом нас просветили кое в чем. Оказалось, на острове строго-настрого костры запрещено разводить. И вот странно. Да из чего их разводить? Остров весь в шелковистой траве-мураве, а ни одного деревца. Ветерок дует, и остров переливается, как конь гривой играет. У воды песочек белый. Кроме гражданских, там были и воины. С одним у меня состоялся разговор. Он опустил свою саблю и вынул из-за пазухи какие-то свитки. Я понял, что сейчас он посвятит меня в премудрости счастливой жизни. И первое, что он сказал, было вот что: христианство — это ислам, а буддизм — это христианство… И вот нанесло дымком! — Борис Юрьевич даже в отчаянье бросил руль и вскинул обе руки, так что автомобиль несколько мгновений катился сам по себе. — Первым обеспокоился мой собеседник, он оглянулся, потянул носом воздух. Да и так уже был виден дым. Он тут же сунул свитки за пазуху и, выхватив саблю, бросился на дым. Я издалека уже видел наших мужиков, они жарили на камнях рыбу… И со всех сторон бежали другие воины. Я кинулся по берегу, думая спастись в лодке. Да лодку уже далеко отнесло, и лодочник с некрасовской бородой так там и дрых. Я закричал ему, но он и в ус не дул. И что мне оставалось делать? — Он посмотрел на Васю. — Правильно, я проснулся.
— Вот это да, — сказал Вася. — Как будто этот сон мне приснился.
— Нет, — возразил убежденно Борис Юрьевич. — Это был крестьянский сон. Я помню, как мы восхищались жирной землей и думали развернуться там, посеять хлеба, разбить сады. Это же настоящий рай! Температура какая. Все-таки, как ни крути, почему фермеры во Франции преуспевают? Или в Италии? В Испании? Да там тепло. То же и в Америке. Снег выпадет — они в шоке. А здесь зона рискованного земледелия.
— Неизвестно еще, — ответил Вася, — может, и не рай вовсе.
— Почему так думаешь?
— Да кто его знает, зараза… — откликнулся Вася печально. — Раз там были гоблины с саблями. В раю — анархия.
— Ну да. А господь, как говорится, бог? И там святые, ангелы. Это же целое министерство.
— Значит, не рай, — подытожил Вася.
— Нет, но как там было красиво… И пели здорово. А танцы? — возразил Борис Юрьевич с каким-то детским упрямством, с легкой обидой и большой надеждой.
— Да это, может, были покойники, — предположил Вася. — Остров блаженных покойников… ххыыы, хыыыхыхы, хыхыхх… — И он, по своему обыкновению, зашелся смехом.
Глядя на него, начал смеяться и Борис Юрьевич.
— А правда, — говорил он сквозь дым и смех, — хха-ха, ведь те мужики наши были с крестами.
— Ну!.. Хххы-хыхы-хы-хы, — подтвердил Вася.
— И тогда, выходит, я один был живой и спасся!..
