— Да, упустил, — сказал Мюсляй, — не только в двадцать втором веке, там было написано, но и в двадцать четвертом. То есть, выходит, америкосы и тогда будут рулить?
— Инки жили в Южной Америке, — заметил Вася.
— Ну, все равно американцы же. Соседи. У них и территории похожи, если вспомнить школьный атлас.
— Точно! — воскликнул Вася. — Анаграмма и здесь: Южная и Северная Америки. Материки очень похожи.
— Во, — сказал Мюсляй, посмеиваясь. — Значит, правду прочитал. А мы, извиняюсь, снова будем в…
Но договорить он не успел, его прервало появление джипа.
Вася с облегчением подхватил свои мешки. Мюсляй зорко глядел и опасливо сторонился, готовый пуститься наутек. Борис Юрьевич вышел, открыл кузов, спрашивая, все ли купил Вася, тот отвечал утвердительно. Мюсляй, отступив, глядел на номера. Потом обратился к Борису Юрьевичу, приниженно сгибая шею:
— Теперь на рыбалку?
Борис Юрьевич посмотрел на него, перевел взгляд на Васю. Тот уставился под ноги.
— Ну да, — ответил фермер.
— А речка там, в Ивантеевке, у вас рыбная? — поинтересовался Мюсляй.
Вася быстро взглянул на него, потом на Бориса Юрьевича и торопливо пошел к дверце, потянул на себя.
— Почему в Ивантеевке? — переспросил фермер. — У нас своя река. Рыбы не так много, но есть.
— Борис Юрьевич, поехали? — сказал Вася.
Тот с легким удивлением взглянул на него.
— А, — ощерился в улыбке Мюсляй. — Я и смотрю, номера-то у вас не московские. А где, извиняюсь, деревня? Может, мне эти места знакомые?
Борис Юрьевич подходил к дверце, открывал ее.
— Деревни там уже нет, — сказал он.
— Ба! — воскликнул Мюсляй, идя следом за ним. — А что, так, в палатках живете? Еще же нет рыбалки хорошей? Вода мутная?
— Да зачем в палатках. Там ферма.
— Так вы фермер? — догадался Мюсляй.
— Да.
— Во! Не видел живого еще фермера, хотя все о них говорят, — сказал Мюсляй. — Так, постойте, а нет ли у вас работенки какой?
Борис Юрьевич смерил Мюсляя взглядом.
— Работа всегда есть, — сказал он.
— Так, может, договоримся? Я бы на сезон со всем удовольствием. Не скажете адресок?
Борис Юрьевич полез в боковой карман и достал визитку.
— Вот.
— Так, может, сразу и сговоримся? Я и поеду? — обрадовался Мюсляй.
— Мест нет больше, — ответил Борис Юрьевич.
— А я могу и на колени к нему сесть. Или пусть он ко мне.
— Дерьмо, зараза! — выпалил Вася со своего места.
— До первой патрульной машины? — спросил Борис Юрьевич.
— Я могу и в кузов лечь, — не отставал Мюсляй. — Буду все делать, навоз разгребать, дрова колоть, воду таскать, коров пасти, землю рыть.
Борис Юрьевич приподнял ладонь, останавливая этот напор.
— Ну, ну. Хорошо, звоните или приезжайте и поговорим.
Мюсляй радостно улыбался, разевая широкий рот.
— Договорились, командир. Заметано. Буду. Ждите! Пока-пока! — крикнул он уже Васе, пригибаясь, черно заглядывая сквозь стекло и взмахивая крупной пятерней с грязными ногтями.
И джип отъехал.
— Знакомый? — спросил Борис Юрьевич, выруливая на дорогу.
— Дерьмо! Зараза! — отозвался тут же Вася.
Борис Юрьевич удивленно посмотрел на него.
— Прицепился, откуда-то вылез, из какой-то помойки, нищеброд, бомж, моральный калека.
— Да?
— Да! По всему видно — сволочь отъявленная, — продолжал горячиться Вася. — Он вам всю ферму разворует.
— Хм… Да тут такое дело, — проговорил Борис Юрьевич, — приличные-то люди не идут. Не хотят ни хрена на земле работать. Разучились.
— Еще бы, — тут же подхватил Вася, — как однажды выразился Лукашенко: крестьян давили-давили, яйца и пропали.
Борис Юрьевич рассмеялся.
— Лукашенко?
— Ну или Черномырдин, — ответил Вася. — Два сапога пара.
— Но в точку. Ведь так и есть! — воскликнул Борис Юрьевич. — Какой, например, Эдик крестьянин? Он строитель. Или, допустим, я. Авиаинженер.
— Вы? — удивился Вася.
— Да.
— Вот это да. Что же вас привело?..
— Мечта.
— О земле?
— О свободе. Просел наш авиазавод, совершил жесткую посадку, сломал шасси, переломал крыло, а то и оба сразу. И все. Я в эту сферу и подался с мечтой о свободе. Ну, мол, как это обычно говорится в кино и книжках. Небо — свобода.
— А у меня — море, — сказал Вася.
— А у меня теперь — земля, — откликнулся Борис Юрьевич, ведя машину.
— «Земля и воля», была такая народническая организация, — сказал Вася. — А еще «Хлеб и воля», труд Петра Алексеевича Кропоткина.
— Террористы, — откликнулся Борис Юрьевич, снова с интересом взглядывая на Васю.
— Ну нет, сначала готовили революцию, крестьянскую, — сказал Вася. — Да либералы, как обычно, начали мямлить, ссылаться на реформы, молиться на прогрессивные тенденции, зараза. И все провалили.
— Революция все равно случилась, — напомнил Борис Юрьевич.
— Уже не та. А у «Земли и воли» программа была проста: анархия и коллективизм. В семнадцатом году власть перехватили… как в «Маугли». Волки охотились, а Шерхан прыгнул и сбил вожака, того и сместили. Власть перехватили шерхановцы да шакалы.
Борис Юрьевич посматривал на Васю, словно впервые видел, и, посмеиваясь, качал головой.
— Потом этот оскал Шерхана, зараза, все увидели: кровавые решетки ГУЛАГа, — продолжал Вася. — Вот вам воля. А хлеб? Страна полей голодала. Украинцы на улицах помирали, как собаки.
— Голодомор?
— Голодомир, — отвечал Вася, позабывший уже и о Мюсляе, и обо всем, что ему угрожало. — Вечный Голодомир и построили. Империю партчиновников и танков.
— Ну, голодомор это хохлы любят раздувать…
— Про пять-то миллионов мумифицированных? То же и про нас можно сказать, — возразил Вася, — любим раздувать, например, голод блокады.
— Ты что! — воскликнул Борис Юрьевич.
— А что? Как хохлы — так раздувают, как мы — так вещаем истину.
Вася рванул в этот спор, как застоявшийся жеребец. Его глаза метали синие молнии, краска то бросалась в лицо, то угасала. Некоторое время слышны были только проносившиеся мимо машины и шуршание шин по асфальту.
— А ты случайно не хохол? — поинтересовался Борис Юрьевич.
