— Так то было чудо, — сказала она. — И голубь слетел от самого Отца. Голубь Святаго Духа…
И она начала напевать:
— Во славном было городе Вифлееме, / Во той стране было иудейской / На востоке звезда воссияла — / Народился Спаситель, Царь Небесный. / … — Тут она как будто съела слово. — …во убожестве приложился, / Во убогих яслях возложился, / Никто про его, света, не ведает. / Спроведали персидские цари…
И в это время на улице послышались громкие голоса, крики, смех и вдруг захлопали петарды, в вышине начали вспыхивать звезды фейерверков. Валя и Вася смотрели в окна. На их лицах мерцали отсветы.
— Совпало, — сказал Вася.
— Эти-то бесятся, — ответила Валя. — А пастухи и персидские цари ликовали.
Вася промолчал.
— И чего кричат? — продолжала Валя. — Не вешать ли и стрелять? Они и стреляют, обезьяны на джипах.
Покричав и порадовавшись фейерверкам, все снова ушли в дом. Но вскоре совсем поблизости от вагончика раздались голоса, мужской и женский.
«Какой-то сарайчик». — «Да». — «Пойдем туда». — «Нет». — «Почему нет?» — «Может, это хлев». — «Да нет, скорее какая-то подсобка… Ну-ка».
И кто-то подергал дверь, потом звякнул замком. Глаза Вали в темноте сверкнули.
«Закрыто, черт!..» — «Ладно… Прохладно. Пойдем в дом». — «Нет, нет… Давай… иди… ну…» — «Ах, перестаньте, Геннадий Иванович». — «Ну, ну… чего ты?..» — «Тут мокро, холодно, Геннадий Иванович… И вдруг кто-то придет?» — «Да ладно, козочка, ну иди давай, ты же козочка, а?.. Иди… юбочку так… так… ну… ну…»
На стену надавили.
«Геннадий Иванович… вы… вы… как же… Лучше уж в машину». — «Нет, на воле… нет, здесь… На природе… Люблю…» — «Так грязно… И холодно…» — «Это хорошо… хорошо… Она мать-земля… Давай, ну, давай, козочка… козочка».
Послышался нервный, но мелодичный смех. Потом кряхтение и ритмичное громкое дыхание. И тут Валя чем-то грохнула в стену. Наступила мертвая тишина.
— Что за хрень!.. — воскликнул придушенно мужчина.
— Кто здесь? Кто? — спрашивала женщина.
К окну кто-то приник. Валя накрылась одеялом с головой. Вася тоже.
— Ничего не видно, — проговорил мужчина.
— Пойдемте, пойдемте отсюда, Геннадий Иванович, пожалуйста.
— Я еще разберусь… что тут за бункер Гитлера.
Шаги удалялись. Все стихло.
— Вальчонок, — прошептал Вася.
— Чиво? — отозвалась Валя.
— Чем это ты?
— Поленом.
— Зачем?.. Нас могут найти, зараза, проклятье.
— Забоялася, что этот боров завалит дом.
— А если сейчас вернутся с факелами, фарами, прожекторами?
Валя молчала.
— Нет, я думаю, ты полная дура. А я дурак, что связался с тобой. Чего ты вообще ко мне прицепилась? Сидела бы себе спокойно в нищебродском скиту на горе посреди города. Давала Мюсляю. Генералу.
— Он старичок. И ничего я не давала…
Автомобили разъезжались поздно. В небо ударил еще один фейерверк.
И все стихло. Вася и Валя ждали, когда Эдик отопрет замок, но он не приходил. Валя зажгла лампу и начала возиться с дровами. Вася сидел неподвижно, потом не выдержал и пошел к ведру, ударил сильной струей. В вагончике пахло мочой. Вася отобрал у Вали нож и сам настрогал лучин, зажег огонь. Просохшие поленья быстро разгорались.
— Вот дерьмо-то, зараза, — бормотал Вася. — Сидим тут, сами как новозеландцы.
Валя прыснула в ладонь. Вася покосился на нее.
— А что? Так и есть, — говорил он. — Рлусские здесь как новозеландцы, в своей стране. Вся эта клика Россию и превратила в такой вагончик. Попы и чиновники построили себе рлай. Ну и капиталисты, конечно, лояльные к так называемому президенту, а на деле — обычному царю. Вот кому живется весело, вольготно на Руси. А остальные — новозеландцы в шедах. Сиди и жди, когда явится Эдик и умертвит французским способом, сдерет шкуру. Строили, строили, и наконец построили — Шед. Круто. Назло шведу, надменному соседу. Соседи тихонько строят капитализм с социалистическим лицом, ну а мы с грохотом и блеском — новый столыпинский вагон. Путинский. А на что мы еще способны? На что, Вальчонок?
Валя помалкивала. В вагончике стало теплее, и они улеглись на свои койки.
Чтение «Бхагавадгиты». Во время чтения всегда происходит что-то… Все искажается и куда-то обрушивается. Но в этот раз — все продолжалось.
Постучали.
Это были двое мужчин средних лет в строгих костюмах. Я понял, что надо выйти и следовать за ними, этими посланцами.
И мы летим. По воздуху, своими силами. Мысль о том, что если бы этот эпизод показывать в кино, то, конечно, лучше было бы лететь самолетом. Но здесь сам себе режиссер… Кто? Твоя внутренняя птица. И — раз, снялись и уже в воздухе. Внизу поля, деревья, в стороне деревня, дорога, высоковольтные столбы, всегдашняя преграда для полетов, но сейчас меня сопровождают ответственные лица, и проводов, гудящих от напряжения, можно не бояться.
Но мои сопровождающие вдруг по какой-то причине отстают, — отстали, и я сразу запутался в кроне высокого сухого дерева. И они меня потеряли. Из кроны я еле сумел выбраться, ветви твердые, как железо. Дальше простираются зеленые холмы, поля и серые воды, по волнам плывет корабль.
Лететь я почему-то уже не могу. Вот дерьмо, зараза… Пошел по земле. И выхожу… выхожу к монастырю? Монастырь католический, по-моему. Не знаю.
Легко попадаю внутрь, иду через помещения, галереи, затягиваясь сигаретой, через комнаты, в которых спят женщины. Монахини.
Вышел и снова узрел зеленые дали. Простор великий. Интересно, что это? Где? Италия? Испания? Или Россия?
Вижу женщину, она собирает хворост и приговаривает: «Как чудно разжигать огонь во вселенной. Как чудно разжигать огонь во вселенной».
И тут вывернулся откуда-то мужик в серой дерюге, подпоясанной веревкой, с всклокоченными волосами и бородой.
— Ты прощен в последний раз!
Так возвещает он.
Что? Кто? За что? Почему? Я не нуждаюсь ни в чьих прощениях, какого черта…
В вагончике было темно, где-то поблизости посапывала дурочка.
Снаружи храм какой-то чудной: колонны, каменные фигуры голых мужчин, — но внутри русская церковь, там все обшито резным деревом. Красота-а! Дверь за нами закрылась, музыкально прозвучала, как будто это шкатулка старинная. Дрлон-дзон-бом!
Удастся ли выйти? — беспокоится он.
А мне все равно!.. Как же тут хорошо.
Мы взялись за руки и немного покружились. Он спрашивает: а где же твое бальное платье?
