— Неужели это правда? — спросил Вася.
— Зачем мне врать?
— А мне? — напомнила о себе Валя.
Он с улыбкой протянул руку и погладил воздух у ее лица.
— А ты мне и так веришь, без моих ухищрений.
— Аха, отче!.. — воскликнула Валя и хотела поймать его руку и поцеловать, но аэромонах руку убрал.
— И что, как на это отреагировала Обло-Лаяй?
Священник остро взглянул на него.
— То есть?
— Ну начальство?
— Если ты имеешь в виду светскую власть, то что тут говорить, мы ей не подвластны. А церковная… По-всякому, конечно. Кто-то выражал недовольство. Были и угрозы последствий. Но я-то монах. Это батюшку, обремененного семейством, ребятками малыми, легко припугнуть. А мне бояться и нечего. Ибо одного только боюсь: быть неугодным Господу. А больше никого и ничего. Могу снова в тайге навоз убирать, дрова колоть… Да любоваться на свет немеркнущей зари на маковках елей да церкви. Мне и весь мир, как церковь с такими маковками.
— Вальчонок, ну, допила ты чай? Дай мне стакан, во рту пересохло, — нетерпеливо сказал Вася.
— Уж будь добр, Василий, — сказал аэромонах, — напивайся чаю да и свези меня на тот берег.
— Батюшка, куда же ты? — завороженно глядя на львиное лицо аэромонаха, спросила Валя. — А как же спеть? И обвенчать?
— Да вы уже на небесах обвенчаны, — ответил священник Аки Икар-Иона.
— Ну а спеть?
— Хорошо!
Аэромонах тряхнул просохшей гривой и начал читать нараспев грубоватым, но проникновенным голосом:
— Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами моими, поел сотов моих с медом моим, напился вина моего с молоком моим. Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные!
— И все? — спросила Валя. — А дальше, батюшка?
— А дальше он тебе споет, — ответил аэромонах, вставая. — Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. — Священник кивнул Вале и Васе и добавил, что пойдет собирать парашют.
— Фася, — сказала Валя, когда босой священник ушел, — давай с ним уйдем.
— Мм, Вальчонок, мы кого только ни встретим, с тем ты готова жить.
— Не-а, на ферме я была не готова жить… ну их. Эдю этого как спомню, так аж мурашки бегут. Рыло мама мыла мылом. Ху-ууугу!
— Пусть он идет своей дорогой, а мы своей.
Священник собирал парашют, Валя пошла ему помогать. Вася допил чай и отправился смотреть лодку. Пощупал баллоны и решил подкачать. Косые лучи малинового солнца, зависшего над рекой, освещали остров, дерево, тлеющий костер. Лица Вали и священника были густо-розовыми. Своего лица Вася не видел. И парашют казался розовым. Вася улыбался, бормоча: «Ганкго, крласота…»
Священник надел куртку, обулся, взвалил увязанный стропами парашют на спину, и направился к лодке. Валя шла следом.
Он положил куль материи в лодку, влез и сел сверху, следом в лодку забрался и Вася.
— Отче, благослови Фасю! — попросила Валя.
— Хорошо, — ответил он. — Я смотрю, харча у вас скудно. Мы тогда с Гоги что-нибудь привезем вам в полдень примерно, если наша колымага на ходу будет.
— Ху-ууугу! — отозвалась Валя, радуясь, что снова увидит этого человека с львиным лицом.
И лодка отчалила. Вася начал грести, гнать волну, казавшуюся Вале кровавой. Ну или густо-розовой. Она поежилась, оглянулась, чтобы увидеть кролика. Увидев, успокоилась и снова воззрилась на лодку, плывущую через большое водное зеркало. Глубоко вздохнула.
Так и стояла, ждала, пока Вася не вернулся.
— Фасечка, благословил тебя отец?
— Хых, отец… Он мне ровесник, наверное, может чуть старше.
— Тут судить надо не по годам, Фася.
— А по чему? По бородам? — спросил Вася и взлохматил свою жалкую бороденку.
Валя засмеялась.
— Аха!
— Ничего, дай срок, будет у меня бородища, как у Карла Маркса. А лучше, как у Кропоткина. Наша, русская. И главное — анархическая. А коммунизм мы не приемлем. Хватит, всех напоили кровушкой, до сих пор не очухаемся. Похмельные бродим. Капиталисты не лучше. А террористов и вырастили американцы-то, это уже все знают. Правда, почему-то забывают и наш вклад в это дело. Мол, вот вам Бен Ладен ваш и заплатил за науку. Так и мы за все это поплатились и еще не раз заплатим. Это и есть общее дело всемирного государства, сиречь — монстра. Неужели уже не ясно, что цивилизация на Земле людоедская именно из-за этого инструмента — государства? И человечеству надо думать, как его упразднить. Мы вот сегодня это и сделали с тобой, мой смелый Вальчонок. Все, баста. Правда, как дальше быть, я не знаю. А? — Он смотрел на Валю, продолжая сидеть в лодке и прикрыв глаза ладонью от солнца. — Каков инструмент распространения на весь мир наших указов и постановлений?
На лице Васи была гримаса мучительного раздумья.
Как солнце опустилось в воды
Как солнце опустилось в воды, они забрались в лодку, укрылись уже двумя одежками, Валиной курткой и Васиным пальто, потому что под спины положили привезенных вместе с дровами жердей из молодых березок. Вася их тщательно обстругал, чтобы не повредить дно.
Лежали, не засыпая, слушали наступающую ночь. Где-то очень далеко вроде бы загудел мотор. Взлаяла собака. А может, косуля. Крикнула птица.
— Какой же инструмент… — бормотал Вася. — Теоретически оно все легко. А на практике. Ну, остров Ганкго. Насилие вне закона. А дальше-то? Полиции тут и так нет. И министров с генералами. Но отменить все указами надо было.
— А церква? — поинтересовалась Валя.
Вася помалкивал.
— Фася, спишь?
— Такие, как этот поп, пусть остаются, — отозвался он наконец.
— То тебе вразумление было, Фасечка! — воскликнула Валя и поцеловала Васю. — Завтра он нас обвенчает.
— Да венчают небось только крещеных. А я некрещеный.
— Он тебе покрестит, Фася.
— Отстань.
— И знаешь, как хорошо нам будет? И давай поплывем к северу. А то вон уже темень… А там маковки сияли бы.
— Сейчас и там темень. Белые ночи у них с мая.
— Так май как раз и будет.
— Ладно, посмотрим… Но ты думаешь, по этой воде уплывешь?
— А по какой жа еще?
— Хых, хы-хы… Нет. Туда ведут другие реки, другие дороги. Это надо к берегу и топать до трассы какой-нибудь. На попутку и — до севера. В сторону Пскова, Новогорода, Питера. А дальше — в Карелию. Или в архангельские леса. Но там холодно. Комарье. Медведи.
