— Говорю, дай мне сигарету.
— Нету, там остались, — проговорила Валя.
Она так и стояла столбом, хлопая глазами. А Вася задвигался, снова взялся за веник, совок.
— Ну что, — рассудительно говорил он, — все правильно, зараза, это же не Кэрролл с его искривленными пространствами. Тут так. Да. В Англии тоже тушат крольчатину. Подают с зеленью, соусом…
Валя закашлялась, зажала рукой рот и выбежала вон. Вася удивленно провожал ее взглядом.
— Хых. Хы-хых-хихи… — начал он заходиться своим странным смехом. — Хыхых-хихи-ха…
Валю он нашел в вагончике. Еще издали увидел дымок над трубой вагончика. Внутри было непривычно в этот час тепло. Валя сняла пальто-куртку. Тряпкой она драила стол.
— Ты перепутала, Вальчонок, — сказал Вася. — Убирать надо шед.
Она посмотрела на него и ничего не ответила.
— Ладно, уже скоро обед, — пробормотал Вася.
Но после обеда Валя отказалась идти с Васей в шеды. Вася убеждал ее, уговаривал, ругался, грозил — все бесполезно. Она отмалчивалась, смотрела в сторону и занималась уборкой: мела веником грязный пол, перемещала с места на место всякие вещи…
Наконец он сдался, согласился вторую половину дня отработать и за себя и за нее и ушел.
В пятницу Надежда Васильевна сказала, что завтра банный день и они могут прийти мыться. И на следующий день они пошли в баню, хорошую, бревенчатую, стоявшую на отшибе у реки. Первой мылась Валя, а Вася сидел на колоде, смотрел на оголившиеся берега, словно истекающие черной кровью. Два дня сильно светило мартовское солнце. А зима, как все последние зимы, была малоснежной и не морозной. Лед на реке набухал, темнел. В воздухе пахло весной. Валя долго не выходила, Вася начал уже беспокоиться, не угорела ли она там… Хотя сам же ее предупредил, что одежду пора выстирать, запах уже нестерпимый. Наверное, она и стирала. И наконец вышла в длиннополой своей куртке и в кроссовках, с голыми ногами, держа куль мокрой одежды. Мокрые волосы были заплетены какой-то замысловатой короной, лицо ярко розовело, карие большие глаза блестели. Вася Фуджи глядел на нее озадаченно.
Валя кивнула на дверь, и он пошел мыться. Ей-то он наказал все выстирать, а самому то же делать не хотелось. Да и смены, как говорится, белья нет. Но все же взялся и он за стирку. И, все закончив, хорошенько выкрутил штаны и надел их. Рубашку и свитер надевать не стал, а пальто надел на голое тело, как и Валя. И потопал к вагончику.
В вагончике было прохладно, Валя ходила в куртке.
— С легким паром! — приветствовала она.
Вася взглянул на нее растерянно.
— Ну, так в деревне говорят всегда, — объяснила она.
— А, как в кино, — ответил Вася. — В этом дурацком… постоянно перед Новым годом крутят… Так и называется, зараза…
Вскоре он почувствовал, что в вагончике все-таки холодно, и посетовал, что Валя не удосужилась затопить печку. Да и вещи надо сушить. Он вышел за дровами.
Железная печка быстро нагревала вагончик. Минут через двадцать стало уже жарко. Валя расстегнула пальто.
— А на что повесим-то одежу? — спросила деловито она.
Вася принялся искать веревку, но обнаружил только моток проволоки и натянул ее через весь вагончик. Валя повесила свою одежду, а потом и Васину.
Вася сходил за очередной порцией дров и, вернувшись, чуть не выронил поленья. Валя ходила в трусиках и лифчике. Он стоял и смотрел на нее. Она зыркнула в его сторону.
— Вася? Чего?
Он кашлянул.
— Вот… дерьмо-то… — пробормотал он, сгружая поленья, и снова посмотрел на розовую Валю.
— Чего, чего? — говорила она. — Жарко-то, душно, аж парит, как летом перед грозой.
Вася сел на свою койку в пальто.
— У тебя же штаны мокрые, Васечка, — сказала она, подходя и трогая штанину. — Вон лужи натекли. Сымай. Сушить надо.
— Ладно! Высохнет, — ответил Вася, но встал, пощупал матрас, потом провел рукой внутри пальто.
Пришлось штаны снять и повесить.
— А в лапсердаке не жарко? Не жарко-то? А? А? — говорила Валя заботливо.
— Нет, — ответил Вася, утирая бусины пота на одной щеке, потом на другой.
Быстро темнело, Валя зажгла спичку, склонилась над лампой. Вася отворачивался. И снова смотрел на ее спину, бедра. Корону она развязала, и мокрые концы волос прилипли к спине.
Гребешок лампы затрепетал под закопченным стеклом. Валя наполнила чайник водой, поставила его на печку.
— После бани положена рюмочка-другая, — проговорила она, — а мы попьем чайку. У нас в деревне пили с липовым цветом.
— Водку? — спросил Вася.
— Чай. А водку и не пили совсем.
— Да ну? — спросил Вася.
Она кивнула.
— Ага. Только самогон да бражку, ежли невтерпеж было.
— Хых-хахы-хи-хи, — засмеялся Вася. — А я уж было подумал, там у вас ислам все приняли, что ли.
Валя посмотрела на него и перекрестилась.
— Или… там и была Святая Русь. Так бывает, ищешь, ищешь, а оно рядом, — добавил он.
— Ты ищешь? Васечка? А? А?
— Я? Да это Никкор чего-то замудрил насчет Святой Руси, мол, в поиски ударился. И меня хотел впрячь. Какая еще… хыхыхых-хи-хи-хи… Я же атеист, Вальчонок. Ни во что не верю. А ищу свободу.
Чайник задребезжал крышкой. Валя насыпала заварки.
— Про Святую Русь — это сказки поповские, — говорил Вася, наливая чая в кружку. — Не было никогда. Русь — это вечные пытки да казни. Вот в это поверишь. Меня, зараза, пытали. Я это сам знаю. Теперь гоняют, как зайца, хых, кролика этого новозеландского. Вот дерьмо-то полное.
Валя протянула руку и погладила его по волосам.
— У тебя снова волосы мокнут, — сказала она. — Сыми лапсердак свой.
По лицу Васи и вправду катился пот.
— Что ты, как казах в пустыни, — добавила Валя.
И Вася засмеялся — дробно, мелко, заливисто, заразительно. Так что и Валя не выдержала и стала смеяться — сочно, хорошо, молодо.
— Откуда ты знаешь? — спрашивал он сквозь смех.
— Так Мартыновна говорила.
— А, эта Заратустра… то есть… хых-хи-хи-ха-хиххи…
И тут Валя сквозь заливистый смех позвала:
— Иди ко мне, иди, иди, Васечка.
Вася сразу перестал смеяться.
— Иди, иди, — звала Валя, ставя кружку на стол, вытирая ладонью губы. — Ну иди, чего? Чего ты?.. Или я к тебе…
И она как-то плавно встала. Да, все ее движения обрели пластичность, выразительность.
— Нет! — крикнул Вася фальцетом.
