— А если бы приснилось… съесть его? — продолжал рассуждать Вася. — Хых, хы-хы, хы-хы… Правда, я сны тоже люблю. Хотя вроде и безделка. Ну мало ли что… Фантастика там всякая… А завораживает.
— Отец Павел Флоренский, тот, что сгинул на Соловках, очень серьезно к этому относился. Есть у него книжка «Иконостас». Не читывал?
— Я церковные книжки не читаю.
— Ну, это и не церковная, а скорее философская. И начинает ее он именно со снов. Отталкиваясь от книги Бытия, где сказано о сотворении неба и земли, говорит о двух мирах, суть видимый и невидимый. И эти-то миры и соприкасаются. Есть у них горизонт соприкосновения. А сия зона — зона снов. Так вот сон есть первейшая ступень на лестнице, что ведет в мир невидимый. Только надо различать. Одни сны, в общем, так, помесь лани с лошадью, отражения дневных забот и всяких мечтаний, помыслов. Эти сны обычно бывают ночью. А вот есть иные сны, нисходящие к нам по этой лествице. Такие сны бывают уже под утро, пред пробуждением. Они-то самые важные, глубокие и значительные, даже пророческие, со своим стремительным временем. Один спящий пережил год французской революции с баррикадами, погонями, казнью короля. Потом и его самого схватили и положили под нож гильотины. Раз! И отсекли голову. А это железка от спинки кровати упала ему на шею. Он и пробудился.
— Хых, хы-хы, хы-хы, — весело засмеялся Вася. — Может, когда-то и мы проснемся!
— Ну да. И даже безо всякого сомнения. Этот сон разбирается в учебниках психологии. Отец Флоренский утверждает, что время во сне течет наоборот, и, следовательно, мир невидимый — мир обратный. То есть удар железки и породил весь сон, от казни до начала.
— Хых! Хы-хы-хы, — смеялся Вася. — Но то же и здесь!
— Что именно?
— Я всегда говорил, — заговорил с жаром Вася, — что мы живем во вчерашнем дне. Это такое жутковатое кино. Новая эпоха должна была начаться после Второй мировой войны, после бомбежки Японии, после Гитлера, Сталина, — в эти годы человечество достигло дна зла. Должна была начаться новая эра разгосударствления. Этого не произошло по каким-то причинам. И время остановилось. Мы живем по ту сторону разума. Это мир наоборот. И кто-то должен снова включить время — время настоящего. И это время — вне государств, границ, насилия. Насилие должно быть объявлено вне закона. Вне закона любви. А это единственно разумный и современный закон.
— Согласен, согласен насчет закона твоего. Ведь это и есть закон христианства. Это и есть самое главное, что принес Иисус в наш мир. Только это. А все остальное… слишком усложнено. Я бы упростил. Хотя бы и службы — по три часа и более. А ведь не это главное. У нас думают: выстоял вечернюю службу или всенощную, выстоял очередь на морозе на Великое Водосвятие, кланяясь и молясь. Если ведомы еще слова молитвы-то. И все. Ты истинный христианин. И ничего боле не надобно. Тогда как в три часа можно ведь пойти поправить забор старой немощной соседке, верно? И то будет во славу Господнюю. Ибо Бог есть любовь. Се и есть служение мирянина. В любви главное служение и свершается. А поклоны бить… что ж, эта гимнастика любому доступна. Истина-то в чем? В том, что истинных христиан в нашем мире — раз-два и обчелся. А свечку и обезьяна подержать может.
— Хых-хы-хы! — восхищенно засмеялся Вася. — И даже собака Баскервилей!
— Ну, насчет собаки не знаю…
— Обло-Лаяй, — уточнил Вася.
— А то, что мы живем кверху ногами — да. Так и есть. Но это не тот обратный мир, о котором толкует отец Павел в «Иконостасе». Он-то от снов и переходит к иконописи и узревает в иконе обратную перспективу. То есть в иконе, как и в том сне про революцию, время течет от настоящего в прошлое. Но и в будущее, конечно… Об этом хорошо рассуждал и академик Раушенбах. Про мистическое пространство и обратную перспективу икон. Слыхал про такого?
Вася отрицательно покачал головой.
— Ну, он разрабатывал космические аппараты, что снимали обратную сторону Луны, готовил с другими полет Гагарина.
— И что, был верующим? — спросил Вася.
— Да. Он так говорил. Вот, в одной комнате изображены какой-то человек, а рядом его ангел-хранитель. С математической точки зрения — это четырехмерное пространство. Раньше иконописец изображал персонажей невидимого мира монохромными, а видимого — в цвете. Но потом это изменилось. И все стали писать в цвете, а один мир от другого отделять облачками. Но мы-то видим, что и над облаками тот же видимый мир, так? Да. И так и произошла великая утрата мистического пространства иконы. Очи иконописца все больше оплотнялись. Реализм и разрушил все… Современная икона, ох, прости, Господи, стала плоской и скучной. Это уж так… — проговорил аэромонах, замолкая и глядя куда-то вглубь.
— А что же такое обратный мир? — напомнил Вася.
— Обратная перспектива? — ожил аэромонах. — А это прямоугольник, который трапецией уходит вглубь картины, расширяясь. И видение со многих точек зрения.
— Как у Пикассо?
— Ну да… наверное. И иерархическое увеличение главных фигур по сравнению со второстепенными.
— А в снах? — спросил Вася, принимая у Вали кастрюлю, полную воды, и подвешивая ее над углями.
— Мнимое пространство, обратное нашему. И следствие там предшествует причине.
— Хых, то бишь, может, я сейчас где-то в какой-то… комнате, и мне льет сосед, придурок с пузырем в мозгу из-за повторной белки, за шиворот воду, и мне видится эта река, этот остров и все в обратном порядке: плавание, работа на ферме, встреча с приятелем Никкором, свадебным фотографом, и его девушкой, чужой вообще-то невестой, чью свадьбу он и приехал снимать в город, а я вызвал его на Соборную гору, чтобы занять немного деньжонок?..
— Уж тут я не знаю, — проговорил аэромонах, поглаживая бороду — да и подергивая ее. — Это уж скорее мне кто-то льет за шиворот, Мишка, ребятенок одной прихожанки из хора, проказливый… но уже звонарь. Так ни у кого звоны не получаются. Гоги хорошо звонит, но в сравнении с Мишкой — грубо, тупо. У мальчонки звоны нежные идут, серебряные…
— Хых, хы-хы… занятно все это. Мне как-то снилось, ну, там, всякая ерунда, блуждал по улицам, остановил за руку прохожего, чтобы спросить: сон это или явь? Но прохожий с возмущением вырвал руку и поспешил прочь, у него были какие-то неотложные дела. Заметив двух мужиков, собиравшихся войти в пивнушку возле кинотеатра, обратился к ним. Первый даже не стал выслушивать до конца и шагнул внутрь, ему не терпелось выпить. А второй задержался и выслушал. И ухмыльнулся. «Сейчас мы тебя так отделаем, что ты сразу врубишься, сон это или не сон!» — «Э, нет! Это мне не подходит», — ответил я и пошел дальше. Проходя по улице Дубнинской, заметил свое отражение в витрине продуктового магазина. Остановился, вгляделся внимательнее. Волосы у меня были зачесаны налево. А обычно — направо. Следовательно — все сон. Очень просто!.. Но я не был до конца в этом уверен. И зачесал волосы сильнее. Пошел дальше и подобрал с подоконника первого этажа какую-то соринку, вроде бы кусочек отслоившейся краски, и приклеил ее к виску. Итак, когда я окажусь в другом измерении, то сразу пойму, снилось ли мне это или все было на самом деле. Но хорошо бы знать признаки этого другого измерения. Ведь и сейчас я нахожусь в каком-то измерении. И ничего не могу понять. Все как-то слишком обычно и в то же время странно. В мучительных раздумьях я шагал по улице… пока не оступился и не попал в свою квартиру. Почему-то сразу врубился, какое это измерение. И какой город, какая страна. И даже число: тридцать первое января. То есть обычно я в нем и пребываю. Вернулся, значит. Полный порядок. И сном было все то, что происходило только что возле пивнушки, потом на улице Дубнинской, когда смотрел в витрину… и зачесывал волосы налево? Да, налево, налево. То был — сон. Это — явь. Потягиваясь и зевая, побрел в ванную, вошел… и с любопытством взглянул в зеркало. Хых! Хы-хы-хы… Волосы старательно зачесаны направо. А если бы налево? Тогда засомневался бы, в том ли нахожусь измерении? В каком «том»? Ну, где обычно зачесываешь волосы направо. Да люди во сне и по карнизам ходят, а уж волосы зачесать во сне куда угодно можно. Все это не аргументы. И всякие эксперименты тут попросту нелепы и смешны. Но что-то меня продолжало смущать во всем этом, что-то необъяснимое, зараза…
