— Так в лодке жа…
— А лодка что — на моторе? Я же раб… раб на галере!.. — воскликнул Вася и засмеялся. — И чего тебе? Тут же святой отец. Ты же хотела его в свою церковь. — Вася постучал себя по голове.
— Святые отцы, Фася, так просто не шатаются.
— Хых, да он же с неба упал!
— Фася, перестань… Ладно, останусь. Сны у него хорошие, чистыя.
— Вот-вот, постереги его сны. Потом мне расскажешь.
И Вася уплыл, вернулся через час с дровами.
Аэромонах все еще спал, разинув рот. Вася посмотрел на его зубастую пещеру в зарослях усов и каштановой ярой бороды.
— Ну что? Дрыхнет?
…Очнулся аэромонах уже под вечер.
— Ха! — всхрапнул уже с открытыми глазами, встряхнул гривой, озираясь.
Глаза его после сна были особенно яркими, ясными, резко очерченными.
Он перекрестился.
У догорающего костра стояла кастрюля с преющей пшенной кашей, поджаренный хлеб лежал на сучьях.
— Спал?! — воскликнул аэромонах. — И все проспал!.. Ах ты, Господи. Обо мне же там у нас уже тревога. Где моя куртка?
— Вот, — сказала Валя, подавая куртку. — Почти высохла.
Аэромонах схватил куртку и полез в боковой карман, вынул мобильный телефон. Но тот не работал.
— Надо идти, — сказал он.
— Хых, по водам? — спросил Вася.
Аэромонах взглянул ясно на него.
— Ты же меня перевезешь? Водогребщик?.. Есть один добрый такой стих у Твардовского: мол, перевозчик-водогребщик, отвези меня домой…
— Но ты, отче, покушай сперва, — сказала Валя, протягивая ему ложку.
— Да, спасибо, там Гоги — алтарник и наш механик, а к тому же и повар, уже наготовил.
— В монастыре?
— Нет, здесь церковь, приход, я там служу. Гоги так, прибился к приходу, в работниках. Наверное, с ног сбился… Но трапезу с вами я разделю.
Он встал, прошел к реке и умылся, шею протер, расчесал бороду пятерней, волосы закинул назад. Вернувшись, он встал против тлеющего костра и начал читать молитву:
— Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь, — и с этими словами он перекрестил обгорелую кастрюлю, хлеб.
Втроем они сели вокруг кастрюли. Ложку Вася себе вырезал из полена, у остальных были алюминиевые, взятые у Птицелова.
— Да! — спохватился аэромонах. — А где же ваш третий?..
— Бернард? — спросила Валя. — Так во-о-н гуляет.
Все посмотрели на дальний край острова.
— Не вижу… То есть… там что-то такое… Зверушка?
— Новозеландец, — сказала Валя с гордостью и позвала: — Бернардик, Бернардик!
И кролик услышал ее, встал на задние лапы, навострил уши — и в одном сквозила дыра.
— Иди сюда, Бернардик! — крикнула Валя.
И кролик опустился на передние лапы, помешкал еще и вдруг запрыгал к ним. Валя счастливо рассмеялась, захлопала в ладоши. Аэромонах снова сильно подергал себя за ярую бороду.
— Кхм, чудны поистине дела Твои, Господи, — проговорил он. — Я тоже немного странствовал и кое-что видел. Но, оказывается, не все.
Валя подхватила кролика, стала его ласкать, щекотать за ушами, а потом протянула аэромонаху.
— Благослови, отче, Бернарда.
Вася с интересом взглянул на аэромонаха. И тот спокойно перекрестил кролика, поймал взгляд Васи и сказал:
— Ибо тварь Божия.
Валя дала кролику хлеба, каши.
— Помой руки, — потребовал Вася.
— Чиво? Фася? Он жа чистый.
— Бегает брюхом по земле.
— Он не брюхом, а лапками.
Они еще пререкались некоторое время, и наконец Валя уступила, сходила к реке. После этого все приступили к обеду или, скорее, уже к ужину. Но аэромонах много не ел, так, несколько ложек да кусок хлеба поджаристого. А Вася с Валей налегали на кашу и очистили всю кастрюлю.
— Иди помой, чай будем варить, — сказал Вася.
— Чиво это я? — возразила Валя.
— Я свое отработал, — напомнил Вася.
— Ты-ы? — спросила гнусаво Валя, накручивая темный локон на палец. — Как?
— Так. За дровами плавал. Дрова рубил. Костер разжигал. Это моя мужская работа. А твоя — кастрюли мыть.
— Так у нас жа анархия свободная или нет?
— Анархия — значит безвластие и ненасилие. Власти и насилия нет. Но обязанности по справедливости и совести — есть, — сказал Вася. — Совесть наш второй закон.
— А первый? — поинтересовался аэромонах.
— All you need is love, — пропел Вася.
Аэромонах глядел на него изумленно.
— Хм, хм… вот не думал, что так-то полетаю… А владыка все пеняет мне на сию страсть к воздухоплаванию. Ему донесли. Но вон какие встречи в полетах случаются…
— Я костер и сама могу разжечь, — сказала Валя.
Голос у нее снова был таким гнусавым, нищенским. Вася поморщился, слушая ее.
— Так и разжигала бы. И за дровами плавала бы. Чего же?
— А я и хотела! Так ты не взял!
Вася возмущенно пыхнул синевой глаз на аэромонаха.
— Ну, Аки Икар-Иона! Рассудите нас.
Аэромонах рассмеялся
Аэромонах рассмеялся, услышав, как его именует этот рыжий малый с обгорелым носом, сквозящей легковейной бороденкой. Но тут же принял серьезный вид и возгласил:
— Сказано: жена да боится своего мужа. И еще: мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее.
Валя чуть не запрыгала. Сияя, она взглянула на Васю.
— Слыхал? Как церкву! Меня!
Вася пожал плечами.
— Хых, мне-то что? Что церковь, что драмтеатр. Я лишь хочу справедливости. Ты, Аки Икар-Иона, прямо и просто скажи: мыть ей посуду или не мыть?
— Мыть, — сказал аэромонах.
И Валя, приуныв, взяла кастрюлю и отправилась к воде.
— Интересный кроль, — заметил аэромонах, взирая на Бернарда. — Никогда таких не видел.
— Новозеландская порода, — сказал Вася.
— А имя какое непривычное.
— Это ей взбрело. Приснилось.
Оба они посмотрели на сидевшую у воды Валю. С мученическим выражением она драила щепкой кастрюлю.
