Тут все не выдержали и рассмеялись, даже Валя, давно не смотревшая телевизор. Но, боясь вдариться в смеховое буйство, Владислав Георгиевич тут же оборвал смех и, подняв руку, сказал:
— Трупов, Олег Николаевич, говорит, что сейчас вверх поднялся низовой уровень имени… Какая там у него теория? — спросил он, оборачиваясь к Митрию Алексеевичу.
— По-моему, про имена: мол, у каждого имени три уровня, — откликнулся Митрий Алексеевич. — Примитивный, средний и высший.
— То есть что у людей, что у стран, — уточнил Владислав Георгиевич.
Митрий Алексеевич пожал плечами.
— Еще он приводит Рериха: поверх всяких Россий есть одна незабвенная.
Владислав Георгиевич удовлетворенно кивнул и посмотрел на Васю.
— Я уже слышал такое, — ответил Вася, немного сильнее пришепетывая из-за прорехи в зубах. — Швятая Русь. Где же она?..
— Вы не видели? Сам я найти не могу, — вдруг подхватил Митрий Алексеевич. — Тихо ответили жители: это на том берегу. Тесть, охотник, очень любил Рубцова и особенно это стихотворение, — объяснил он немного извиняющимся тоном.
Все посмотрели на него. Даже, кажется, и кролик.
— Правда, там о погосте, — добавил он.
Наступило молчание.
Сева Миноров повернулся к Владиславу Георгиевичу.
— Влад, не пора ли нам?..
Тот взглянул на него, потом на Васю, Валю, хозяина, повел крутыми плечами, как бы сбрасывая некое наваждение. Глянул на часы, потом в окно, за которым уже загустевали синеватые сумерки. И в доме было сумеречно, но лица еще были хорошо и даже как-то особенно отчетливо видны, отражая вечерний свет из окон. Бледным колоссом стояла печка. Птицы возились у кормушки, пили воду, издавали какие-то невнятные звуки. Крупное лицо Владислава Георгиевича с большим носом и само как будто было покрыто изразцами: оно было вдохновенным.
— Вот за такие вечера я и люблю Кургузовку, — сказал он. — Вам ничего не показалось?
Все молча глядели на него. Владислав Георгиевич, как хороший актер, тоже не говорил, держал паузу, обводя лица большими темными глазами. И когда он остановил пристальный взгляд на взъерошенном сутулящемся Васе, тот дернулся, начал глядеть по сторонам, в окно, за которым туманились стволы деревьев, и наконец проговорил, почесываясь:
— Ну да, крласиво.
Владислав Георгиевич щелкнул пальцами.
— Это понятно… — Он перевел взгляд на Валю.
— Ходит кто-то мимо, — тут же ответила она.
Владислав Георгиевич снова звучно прищелкнул сильными пальцами.
— И это необъяснимо, — сказал он. — Но так всегда в сумерки здесь. Как это можно показать в звуке? — спросил он у Севы Минорова.
Тот погладил пышные пшеничные усы.
— Надо покумекать, Влад.
— Это он, ваш гармонист тот, — сказала Валя.
— Кто? Гармонист? — не понял Владислав Георгиевич.
— Ну физический, — ответила Валя.
— То есть?..
Митрий Алексеевич улыбался.
— Валя имеет в виду Журавеля и его фисгармонию.
— А-а… Вот у кого бы взять интервью… — Владислав Георгиевич снова посмотрел на часы. — Но нам действительно пора, как ни хотелось бы остаться.
— Можно устроить лежбище во флигеле, хотя и прохладно будет, — сказал Митрий Алексеевич.
— На торг, на рынок. С утра встреча, потом визит в мэрию, битва с чиновниками… Все расписано.
Владислав Георгиевич снова выглядел заурядным деловым человеком.
— А чай? Так и не… Давай хоть молока.
— Но мы, как говорится, еще вернемся. Привезем Олега, может Эля, он приболел и не выступил в последней передаче, но обещает про буддиста Батагова выдать в следующей, и даже Лию… И вы убедитесь, что это живые физические персонажи нашего эфира, — добавил он, обращаясь к Васе и Вале. — По снегу-то чего бродить? Еще поживете в Кургузовке?
Вася насупился и не отвечал.
— Не-а, дядя, — сказала Валя. — Фасечка хочет уйти.
Вася послал ей молниеносный взгляд.
— Ты же не хозяйка здесь, — сказал он. — Чего распоряжаешься…
— Митя! — окликнул Владислав Георгиевич Митрия Алексеевича, стоявшего в дальнем углу и наливавшего в стаканы молоко из банки.
— Да?
Митрий Алексеевич нес уже полные стаканы в железных подстаканниках к столу. Молоко и было видно в его руках, а стаканы и подстаканники — нет.
— У тебя же достаточно провизии? Вот и мы кое-что привезли — консервы, сыр, булки, фрукты, подсолнечное масло, крупы, кофе, чай, все, что ты тогда еще заказывал.
— Я подумываю открыть здесь лавку, — отвечал с улыбкой Митрий Алексеевич. — Как в какой-нибудь американской фактории.
— Страннички к тебе время от времени заходят… Но эти особенные. Может, организовать странноприимный пункт?
— Пусть поживут, — отвечал Митрий Алексеевич, — до солнечных деньков.
Он прошел к шкафчику, выдвинул ящичек и достал портмоне.
— Сколько я должен?
— Сева, где чек? У тебя? Что-то не найду…
Сева Миноров пошарил в карманах куртки и обнаружил длинную бумажку, отдал ее Митрию Алексеевичу. Тот зажег лампу, нацепил круглые очки и, посмотрев на бумажку, начал отсчитывать деньги. Отдал их Владиславу Георгиевичу.
— Без сдачи? — спросил Владислав Георгиевич озабоченно.
Митрий Алексеевич улыбнулся.
— В следующий раз.
— Да, — серьезно откликнулся Владислав Георгиевич, — мелочи нет. Сколько я буду должен?
— Я все запишу, — ответил Митрий Алексеевич, продолжая улыбаться.
Допив молоко, Лунь и Горец надели куртки, поблагодарили всех и вышли в сопровождении Птицелова. На прощанье Лунь успел пустить короткую трель, и Zaragoza тут же отозвалась нежнейше, а за нею и еще некоторые птицы из-за сетки откликнулись. Валя тоже встала, собираясь выйти на проводы. Но Вася остановил ее.
— Чего ты, Вальчонок? Сиди.
— Ой, Фася, но такие дядечки… Я таких в жисть не видала. Даже на Соборной горе. А там уйма всяких ходит. Ну? Пойду.
— Может, и уедешь с ними? — иронично спросил Вася. — К Мюсляю?
Валя испуганно посмотрела на него.
— Окстись, Фася!
— Иди, иди к Мюсляю, — продожал Вася. — Может, у них задание такое. Мюсляй всесильный? Вездесущий?
— Он до Ёжика и в Москву добрался, когда тот утёк, — проговорила Валя.
— Вот-вот, — подхватил Вася. — А сюда доберется и подавно. Может, он им и поручил все проверить. И они тут разыграли перед тобой эфир. Дядьки эти, Влад с ряшкой, Сева патлатый. Кто они такие?
