— Обычное дело среди тех, кто подключается к этому шиповнику солнца, — надтреснуто проговорил Сева Миноров. — К примеру эта девушка… ну, что снимала о нем фильм?..
— Саканян, — сказал Владислав Георгиевич. — Елена Саканян.
— Она утверждала, что ее предсказал ПредЗемШара, хе-хе.
— Хороший фильм, только с тогдашним президентом Калмыкии Кирсаном Илюмжиновым девушка переборщила, — заметил Владислав Георгиевич.
— Ага, хе-хе. Мол, инкарнация самого поэта.
— Кто? Президент? — спросил ошеломленно Вася.
— Частичная, — подсказал Владислав Георгиевич, предостерегающе поднимая палец.
— А я вот и говорю, — сказал брезгливо Вася, — большевик.
— Ну, за фантазии последователей он не отвечает, — возразил Владислав Георгиевич.
— Да, фантазии зачастую перерастают в фанатизм, — сказал Митрий Алексеевич. — Примеров много… Из Нагорной проповеди соорудить костер да камеру пыток — для этого надо иметь шустрый тараканий ум.
Все заулыбались.
— А мне они и представляются бегающими во все стороны тараканами… бегают, шуршат, — пробормотал Вася.
— Кто? — спросил Владислав Георгиевич.
Вася взглянул на него.
— Инквизиторы.
— Ну, к девушке это все не относится. Она сделала душевный фильм, — сказал Владислав Георгиевич. — Да и буддист и шахматист Илюмжинов… чем он плох?
— Его помощник вместе с зеком забили журналистку ножкой от стула и ножиком! — бросил Вася. — Юдину, писавшую про эту Калмыкию правду.
Повисло молчание.
— Или и президенты не отвечают за своих фанатов, прлоклятье?! Христос не в ответе, Магомет не в ответе, Будда, — перечислял Вася, загибая пальцы. — Кто там еще…
— Любые идеи можно извратить, — сказал Митрий Алексеевич.
— Нет, — тут же возразил Вася, бросив взгляд на него. — Кого… ну кого убил хоть один толстовец?
Все молча смотрели на него.
— Христос никого не убивал, Фасечка, — нарушила молчание Валя.
— Хых!.. Да! А христиане — пачками, — ответил Вася. — А Толстого они отлучили от церкви. Хотя тут, как в той исторлии про дурлку с Хлебниковым, их надо было отлучать, а не Толстого. Ну вообще зря он вязался с запредельщиной…
— Постой, так ты толстовец, что ли? — спросил Владислав Георгиевич.
Вася быстро взглянул на него, мотнул головой, как жеребец, отмахивающий от овода.
— Так да или нет?
Васины глаза бегали по столу, по рукам, он отмалчивался.
— Отчасти, насколько я понял, — сказал Митрий Алексеевич. — Толстовец-атеист. Ведь так и получается, Василий?
Вася не отвечал, хмурился.
Владислав Георгиевич покачал головой.
— Не оскудела, как говорится, земля… Послушайте, батенька, мы обязательно должны сделать с вашим участием что-то… Вы не птицелов случайно?
Вася снова мотнул головой.
— Ладненько… Просто странник-толстовец… жаль только, что не любите нашего патрона… Ведь именно он говорил, что в день Цусимы задумал мыслью победить государство. А в «Возвании Председателей Земного Шара» проповедовал юношам бежать в пещеры при одном только слове «государство». Неужели не слышали?
— Нет, — сказал угрюмо Вася.
— Хм, толстовец-анархист не слышал, зато бизнесмен с брюшком знает, — со сдержанным пафосом промолвил Владислав Георгиевич, оглядываясь за поддержкой на своих друзей.
— Чудны твои дела, как говорится, хе-хе, — проскрипел Сева Миноров.
И Васе вдруг показалось, что он сейчас стащит парик и утрет вспотевшее лицо. Ведь у Севы Минорова были молодые глаза. Хотя плечи и сутулы, лицо в морщинах, голос надтреснутый. Просто… еще — да, мгновенно ему почудилось, что они как раз и в эфире, и «Радио Хлебникова» вещает в пространстве и времени… Или только уже во времени.
Он исподлобья оглядел лица, передернул плечами.
— Не смотрлите так, будто тут консилиум врачей, — проговорил Вася.
И какая-то жуткая догадка вспыхнула в его глазах. Если бы эти глаза сейчас видел поэт, он сказал бы о синих шиповниках.
Владислав Георгиевич переглянулся с Митрием Алексеевичем.
Сева Миноров успокаивающе проскрипел:
— Наблюдать всего интереснее за птицами… И за теми, кто за ними наблюдает.
Вася посмотрел на него и вспомнил, что хотел спросить.
— Шиповники солнца… это чьи?
— ПредЗемШара, — ответил Сева Миноров.
Нет, был он старик, с желтыми щеками, дряблой кожей на шее.
— Здорово сказано, — одобрил Вася.
— …И за шестьдесят лет до открытия учеными пульсации солнца, — заметил Владислав Георгиевич, — батенька.
Вася мгновенно почувствовал полное доверие к этому все-таки неординарному человеку, но тут же и ожегся об его «батеньку». Нет, что-то во всем этом было не так. Чуть-чуть не так. Вася не мог ухватить, что именно. Так иногда бывает: что-то мелькает сбоку и позади, — оглядываешься: нет ничего, никого. Снова глядишь вперед — а оно пырхает.
Эх, если бы он обошелся без этого «батенька». Вася глядел тревожно на него, на Севу Минорова, на Митрия Алексеевича. И только взгляд на Валю, сидевшую уже в сторонке, у изразцовой печи, с кроликом на коленях, его немного успокоил. Валя-то была подлинной, он в ней уже ни капли не сомневался и как будто знал сто лет, ну, с детства, как будто они еще в детском саду сидели рядышком на горшках.
— Василий тут давеча рассказывал любопытные вещи про шиповник, — вспомнил Митрий Алексеевич. — Точнее, про древнего смотрителя садов шиповника.
Про древнего смотрителя садов
— А?.. Интересная перекличка, — ответил Владислав Георгиевич. — То есть получается… смотритель солнц? — Владислав Георгиевич потер руки. — В духе ПредЗемШара.
— Что за гусь? — проскрипел гусиным пером по стеклу Сева Миноров.
Вася тер переносицу, смотрел исподлобья.
— Может, расскажешь его заповеди дальше? — спросил Митрий Алексеевич. — Ты остановился, кажется… на десятой?
— Хых, — лихорадочно хохотнул Вася. — Я всех не помню…
— Ну хотя бы некоторые. Сколько их всего?
— Сорлок восемь… Ладно… — Вася улыбнулся, тепло синея глазами. — Это… да… вот… Ну, там еще так говорил Шиповник… Только я не точно все помню. Прлимерлно: К тому, кто бесстрастно идет за временем и всеми обстоятельствами, нет доступа ни печали, ни веселью. Называется это независимостью от природы.
— Это не про Фасечку, — вдруг подала голос Валя.
— Да уж… — заметил Митрий Алексеевич.
