— Смуглороссья, — проговорил горец Владислав Георгиевич, глядя на нее.
Седой Лунь шагнул к Бернарду и склонился, потом присел, разглядывая, и протянул руку.
— Ну привет…
И Бернард вдруг мягко ударил по его руке лапой.
— Ой, мамочки! — вскричала Валя. — Фасечка, ты видел? Вы видели?! Он жа поздоровался!
— Ничего удивительного, — проговорил Горец, осматриваясь. — Кто только не здоровается с Севой. Я видел однажды, как даже конь хотел его поприветствовать. Правда, задним копытом.
Они засмеялись, видимо, вспоминая этот случай.
Лунь потрепал кролика по голове и встал, прошел к сетке, но тут же обернулся к окну, на котором стояла клетка с зарянкой, протянул руку к прутьям, и коротко просвистел особым образом. Zaragoza затрепетала крыльями и начала петь.
— Фасечка, — подавленно пролепетала Валя, — это родной братец Мартыновны.
— Его отчество Максимович, — возразил Митрий Алексеевич.
Усы Луня топорщились в улыбке, толстый нос расплющивался.
Горец увидел аккумулятор, подключенный к радиоприемнику, и спросил: что это значит, снова нет света? Митрий Алексеевич подтвердил.
— Надо было позвонить мне, — посетовал Горец, — мы бы по дороге посмотрели, где обрыв… Ладно, на обратном пути. Всеволод Максимович, диктофон-то не забыли?
— Нет, а как же, — отвечал надтреснуто Лунь.
— Ты же услышал наше предупреждение? — спросил Горец у Митрия Алексеевича. — Вот мы и приехали. И ты уже не отвертишься, как бывало. Радиослушатели ждут вестей из глубин. Хватит отмалчиваться.
— Ну вообще-то можно было и предварительно… — начал Митрий Алексеевич.
— Перестань, анахорет! Выйди к людям, на жизнь, на торг, на рынок. Тебе есть что рассказать. Смотритель развалин, феллах, а? Можно ведь сравнить эти развалины с пирамидой Хеопса? Или руинами в Долине царей?..
— Вполне, — отвечал Митрий Алексеевич.
— Ну, я и говорю.
— Не знаю, что я буду рассказывать…
— Да ладно!.. Расскажешь о птицах, конечно… о Ка, ведь он был крылат, как птица. Бывает, наверное, и у тебя? Дергает за рукав, мол, айда к Аменофису?
[7]
— Тут, дядя, кто-то точно ходит, — встряла Валя.
Владислав Георгиевич взглянул на нее, пощипал щепоть усов.
— Не мудрено. В этом ладомире
[8] все возможно.
— Мы только пообедали, — сказал Митрий Алексеевич. — Чем вас угощать?
— Нам много ль надо? — со смехом спрашивал Владислав Георгиевич. — Ты же знаешь, мало: шмат сала, чугунок картошки и… Но здесь я умолкаю, щадя твой обет. Пусть и у нас будет обет вместо обеда, ведь истинные творяне всегда меняют Д на Т.
[9]
Митрий Алексеевич и Сева Максимович засмеялись.
— Сейчас затопим печку и приготовим царскую картошку, — пообещал Митрий Алексеевич.
— Нет, не надо, — остановил его Владислав Георгиевич. — А то вы так и не запишете ничего с Севой. Будете греметь ухватами и выйдет усмеяльно. Мы стеснять вас не будем, Дима, уедем сегодня.
— Да вот Валя с Васей все сделают, а мы пойдем на воздух говорить, — ответил Митрий Алексеевич.
Так и поступили. Митрий Алексеевич и Сева Максимович с диктофоном ушли на улицу, а Вася принялся разжигать огонь в печи, Валя взялась чистить картошку. Владислав Георгиевич сидел, наблюдал за ними, слушал птиц и, по всему было видно, пребывал в блаженном состоянии.
— Так вы пешеходы? — спрашивал он.
— Ага, дядя, — отвечала Валя, — перехожие.
— Хм… И куда же вы переходите?
— Фася, куда?
Вася хмурился, чиркал спичкой, зажигал стружку. Пламя отражалось на его лице с распухшим носом и синяками под глазами.
— Куда… куда… Куда язык доведет, — вдруг ответил он и просмеялся: — Хых, хы-хы, хы… — Но тут же спохватился, оборвал смех. — Так… в направлении реки.
— А эта река как раз туда и ведет, куда язык раньше водил народ, — заметил Владислав Георгиевич.
Вася испуганно посмотрел на него и торопливо заговорил:
— Да нет, мы думали на север, на Соловки, там белые ночи, рыбы много…
— Так это же в другой стороне, — заметил Владислав Георгиевич, щурясь.
— Ну… Сюда вот добрались, — ответил Вася, — посмотреть… Усадьбу купца. Давно слышали, а дальше автостопом назад — на север…
— А, слышали? — оживился Владислав Георгиевич. — В соцсетях выкладывают посты с фотками. И «Радио Хлебникова» уже рассказывало. В следующей передаче снова будет речь…
— Хорошее радио, — отозвался Вася. — Жаль, раньше не слышал.
— Вы последний выпуск слышали?
— Да… А вы Пирожков и есть?
— Так точно.
— Радио убыточное, наверное, — посочувствовал Вася.
И Владислав Георгиевич раскатисто расхохотался.
— Трата и труд, и трение! А там, где трение, будет и огонек.
— Как у нас в печке, — сказала Валя, заканчивая чистить картошку.
— Да, и из нашего эфира выкатываются печеные картошки, — продолжал говорить со смехом Владислав Георгиевич.
Его лицо покраснело слегка. Это был пожилой мужчина с брюшком, хотя и плечистый и по всему видать, сильный. Мешки под глазами и красноватые прожилки в глазах свидетельствовали о том, что, скорее всего, он не давал никаких обетов, но это не мешало ему успешно вести свое дело. Сейчас он снял куртку и остался в джинсовой рубашке, вскоре и ее расстегнул, потому что под нею была надета еще и футболка. На крепкой шее серебрилась цепочка.
— Далеко, конечно, до пророчества Велимира Владимировича, он-то радио будущего мыслил духовным солнцем, а у нас вот только печка, — Владислав Георгиевич развел руками. — Сейчас говорят, что он предсказал телевизор и интернет, — продолжал он, — с цветными картинками. У нас картинки нет, только, так сказать, мыслительная. Но уж точно у нас, по его слову, в потоке молнийных птиц дух преобладает над силой, добрый совет над угрозой. Телевизионщики не могут похвастаться тем же.
— Да там все наоборот! — с жаром воскликнул Вася. — Полное дерьмо угроз и кулачного права.
— Я вижу, кто-то именно этим правом воспользовался в разговоре с вами, — заметил Владислав Георгиевич.
Вася дотронулся до носа и махнул рукой.
— Это Зык-Язык! — воскликнула Валя.
