В деревню мы вышли где-то в другом месте и, пройдя по дороге, увидели небольшое кафе или таверну такую, под навесом столики, за одним парочка пенсионеров в ярких куртках. И мы нырнули туда, заказали виски, чтобы согреться, и по чашке кофе.
И я снова подумал, что зимы и не будет.
Виски и все происшедшее недавно ударило мне в голову, и я ощутил себя истинно свободным и счастливым: никто в этот миг не знал, где я. Я исчез с радаров родины. И мне совсем не хотелось туда возвращаться. Вот и плата за все, за прозябание после увольнения из армии, за армию, операции в горах, брюшной тиф, подхваченный в каком-то кишлаке, за мытарства в бандитском Петербурге, унижения перед братками, ментами, чиновниками, всеми, — все позади и никогда не повторится. Я никуда не вернусь и останусь здесь. Баста. Или перееду под Рим… Весь мир вдруг распахнулся передо мной. Денег хватит. Спасибо дяде и чудаковатому Александру Николаевичу.
В дом Люков мы пришли уже в сумерках, отдали хозяйке наши пакеты с боровиками.
И на ужин были жареные грибы со сметаной, красное вино, картофельные оладьи. Галина не очень-то горела желанием переводить, и разговор для меня был обрывочно-сумбурным. Главным образом мне хотелось говорить с Витторией. Но это не удавалось. Надо было учить французский. Или итальянский.
Поздно вечером, когда усадьба уже погрузилась в сон, я тихонько вышел из своей комнаты. И сразу наткнулся на Галину в пижаме. Она улыбнулась.
— Не спится?
— Хочу покурить… на воздухе, — пробормотал я.
— Можно и в комнате, — сказала она.
— Нет… у вас тут много неясытей… Интересно послушать…
— Да, совы…
Мы разошлись. Я и в самом деле разжег трубочку, помаячил на крыльце под навесом, а потом пошел под сильным дождем к дому с башенкой и поднялся по мокрым ступеням на балкончик на втором этаже, взялся за ручку, дернул, но дверь оказалась заперта. Я стоял под дождем, дергал дверь. Потом начал стучать, сначала тихонько, затем громче. Но никто мне не открыл. Хорошенько вымокнув, я спустился и вернулся в дом. И снова столкнулся с Галиной.
— Боже, да где вы бродили?! — тихо воскликнула она. — Идите сейчас же в душ.
Я и вправду сильно промок и замерз и подчинился. Принял горячий душ, насухо вытерся, прошел к себе. В дверь постучали, и на пороге появилась Галина со стаканчиком.
— Вот, возьмите и сейчас же выпейте. — Она запахнула халат на груди, перехватив мой невольный взгляд и продолжила строже: — Не хватало еще заболеть. Здесь это дорогое удовольствие. И кроме того, послезавтра у вас вылет.
Что ж, и тут я подчинился. Виски отдавало осенним замковым лесом. Хозяйка ушла. Я выкурил трубку перед окном, посматривая на неприступный и таинственный, как давешний замок, дом с башенкой, на балкон, бледно освещенный фонарем. Это было гнездо синеокой птицы. Вот где мне довелось догнать ее. Вся предыдущая жизнь казалась мне лишь подготовкой к этой, настоящей… Конечно, у нее был и некоторый привкус… Да что поделать! Видно, у жизни всегда есть некий привкус чего-либо постыдного, в жизни всегда есть некое преступление. Жизнь всегда немного — в самом лучшем случае! — запятнана. Богословы это выразили с помощью сказки о грехопадении.
Мне хотелось бы все начать сызнова. Все прошлое забыть. Я уже мечтал об античных руинах Тиволи, о том, как буду ловить там птиц, об экспедициях в Альпы, по средиземноморскому побережью, в Африку… Воображение разыгралось.
Ну и что, что для достижения моей цели приходилось многим жертвовать?! Без этого, видимо, невозможно прожить. Жизнь грязна… И потом, потом я как-нибудь сделаю ее чище…
И приснился мне индеец. Хм, наверное, в него и превратилось французское индейское лето.
Он появился на лодке, с веслом, черноволосый. Река уходила в грот. Индеец бросил взгляд на меня и направил свою лодку туда. Я последовал за ним. Так началось мое путешествие по странному подземному лабиринту.
По сторонам возникали различные трудно определяемые образования. Иногда показывались какие-то четкие структуры, нечто похожее на детали какого-то механизма. Я уставал и хотел прервать путь, но сразу впереди из тени выступал силуэт индейца на лодке. И я следовал за ним. Порой я погружался в воду и плыл под водой с рыбами, они задевали меня хвостами, скользили по ногам, двигались впереди и сбоку, снизу.
В одном месте этого сумеречного лабиринта я внезапно увидел ребенка, он обернулся и оказался знакомым мне… Ребенок куда-то пропал, шагнул в тень. Свет там всюду был неверный, колеблющийся, льющийся откуда-то сверху, наверное, сквозь щели в скалах.
Я двигался дальше. Мне хотелось знать, чем это кончится. Изредка в лабиринте возникало какое-нибудь химерическое существо, таращило глаза, разевало пасть — и пропадало. Мне не было страшно.
И вскоре на одном из поворотов я встретил взрослого человека с моим лицом.
После этого я вышел на берег подземной реки и прилег, чувствуя, что надо передохнуть. И заснул во сне.
Мне приснилось помещение с высоким потолком. Я подпрыгнул и ощупал потолок. Он был тверд. Я еще раз подпрыгнул. «Что ты делаешь?» — спросила Наташа. Я огляделся. Неужели отсюда нельзя выбраться? «Что ты ищешь?» — снова спросила она. И наконец я увидел между стеной и потолком два или три достаточно широких проема. Еще раз подпрыгнул и вылетел наружу. Тут же передо мной пронеслись видения океана, гор. Рядом оказалась Наташа, она схватилась за меня. А вокруг моей талии обвилась наша кошка. Точнее, Наташина кошка. Я хотел держать птиц, она — кошек, мы всегда спорили из-за этого, и часто все заканчивлось Наташиными слезами, нелепыми и смешными, детскими.
Но теперь пришло время плакать мне.
Я взглянул вверх и заплакал: в скальной расселине голубело чистейшее небо, но оно было недостижимо. И мы опустились на землю. И я проснулся, но все еще во сне. И сразу увидел индейца в лабиринте. Но выглядел он уже иначе: грибообразный силуэт, совершенно безволосый, с неразличимым лицом.
Он взмахнул рукой с длинными — непомерно длинными — пальцами — на прощание.
Проснувшись еще раз, я как будто все еще продолжал пребывать во сне.
Черт, потолок плавал, все двоилось, голова болела, я был мокрый от пота. У меня поднялась температура. И, кажется, высокая. С трудом оторвав голову от подушки, я встал и приблизился к зеркалу. Черт, моя рожа была ужасна. Я снова лег. Через какое-то время ко мне постучали. Это была Галина Люк. Лицо ее было озабочено.
Она выругалась по-французски.
— Я же говорила!
Тут же она вышла, потом вернулась с термометром и каким-то питьем. Температура была сорок. Она дала мне таблетку. Снова ушла и вернулась теперь уже с горячим медовым чаем. Я плавал, как в батискафе. Вот к чему мне снился индеец на лодке. Это было скверно. Галина хотела вызвать врача. Но я возразил, что и сам врач. И нахожу у этого пациента простуду. Сильный его — то есть мой, — организм активно борется, отсюда и высокая температура. Надо просто пить жаропонижающее, и все.
