Снова звучат Бранденбургские концерты, а Сева Миноров выводит по этому фону птичьи трели, как будто быстро взмахивает кистью с красками. Впечатление — ошеломляющее…
Сева Миноров: «Ну а спутником в этих поездках еще на мотоколяске и был я, малец. Как же тут не поймать птичий флюид? Выезжали мы засветло, старались остановиться на речке или озере. Ведь дядька еще и рыбаком был страстным. И вот он настраивал рогатки, закидывал удочки, а неподалеку раскидывал сетку для пернатой добычи, и тут уже я был незаменим, сидел с сеткой, ждал, а дядька тем временем выдергивал окуней и плотвиц…»
Слышен как бы сонный крик цапли, потом словно биение мелких монеток, резкий свист. Удивительно полная картина раннего туманного июльского утра.
Сева Миноров: «Вот так-то все и началось… „Окушка“ после смерти дяди досталась мне, теперь я на ней езжу по окрестностям, ловлю птиц да рыбачу помаленьку… В одной книжке вычитал про древний способ ловли: вонючим ясенем. Им глушили рыбу. Бросали в воду, рыба дурела, всплывала, ее и хватали.
Мечта рыбака! Приехал на Днепр, поставил палатку, наскоро сварганил чай, нарвал листьев вонючего ясеня — и к реке. На ужин варишь уху с перловкой, картошкой, молодой крапивой, перцем. А то ведь сидишь с удочкой и только комарье кормишь. И ни поклевки!»
Доносится голос кукушки — из каких-то туманных речных далей…
Сева Миноров: «Над Днепром в черемуховых волнах носятся кулики, сверкают белизной чайки. А тут промчались два реактивных зимородка. Давно их не встречал! Зимородок всегда вызывал у меня удивление скоростью, раскраской. В наших лозинах такая радужная палитра редкость. Посланцы страны радуг. В другой книжке написано, что радуги живут на севере. И у каждой из них по две головы.
— Эй, братцы зимородки! — окликнул смело.
Мол, нельзя ли договориться, не станут ли они проводниками в страну, где живут радуги?
Они мчались на бреющем полете. И ответили мне трелью…»
Разносится довольно звонкая живая трель: чричричричрит!..
Сева Миноров: «Как это перевести, я не знал, но был в восхищении. Ведь зимородки известные молчуны, почти как аисты.
И — уже нет их. Да и что ты можешь им предложить?
Не клюет рыба. Вода в Днепре мутная.
Здесь можно и крикнуть. Мои соседи Соловей, Кукушка, Коростель. И мне они симпатичны бесконечно, многажды симпатичнее соседей в бетонной коробке, из которой я наконец вырвался на природу. Там из-за одной стенки доносится шум водопада с малопривлекательным названием Сливной Бачок. Из-за другой — изуверская музыка. Сверху — бизоньи бега. Снизу — перепалка. Ну а тут…»
Раздается гулкое кукование, потом настоящие коленца соловья.
Птицы за сеткой начинают отрывисто отвечать. Митрий Алексеевич смеется, бормочет: «Ну, Сева!..»
Сева Миноров: «Но и наша земля представляется в такие моменты сказочной.
К востоку от города Красных башен есть гора, лес, там живет одинокая старуха, по весне повязывает рушник на старой рябине, кладет творог, — жертва русалочная; у старухи куры и козы; в километре к западу Родник, глубокий и сильный, окунешься в него — враз забудешься, как будто родился заново, и у тебя новое тело и новое сердце, снова начинай квасить, пускайся в загулы, дыми табачищем. В двух километрах к югу — Дуб, завязанный сольным ключом, в нем сокрыта музыка местности, а может и всего мира, поздороваешься за сук, покрытый мхом, — станешь музыкантом. По крайней мере однажды там точно звучала музыка — играла на флейте дочка одного литератора, да вы его слышали уже здесь с рассказом о Белом, и звуки вплетались в старое тело, в кору и мох Дуба. Приди и приложи ухо к нему — может, услышишь.
Дальше на юг — вдоль ручья Городец — усадьба Лесли, первого партизана России, воевавшего с Наполеоном. Усадьбы уже и нет. Но старый парк остался. Войдешь в него — и прежнее время учуешь, мелькнет белое платье барышни — а она уже в кувшинку превратилась на запруженной речке Ливне.
Повернешь на восток, и там будет Славажский Никола, руины. По весне старые сады зацветают, особенно одна яблоня — стоит теремом. И вокруг никого. Только голоса птиц, дроздов, соловьев и иволог. Да иногда в парке в кронах кленов и дубов петь женщина начинает. Что за женщина, неизвестно. Голос молодой и тоскливый. Во времена польско-литовско-русских войн там стоял острог. И недалеко была усадьба шляхтича Григория Плескачевского, прародителя поэта Твардовского, — Плескачи, а в те времена — Полуэктово.
А на севере Белкинский лес, старинные березы, Лосиная усадьба, дупло Черного монаха Желны».
Следует великолепная дробь, а потом заунывные крики: кли-и-кли-и-кли-кли-и! А за ними: крю-крю-крю-крю! И снова раскатистая дробь.
Митрий Алекссевич:
— Как он это делает?..
Сева Миноров: «И дальше на север — два железных креста, а кому поставлены — неизвестно. Здесь жил кузнец, ковал детей, и один стал поэтом. Постоишь на заре, может стихи услышишь: „Чуть зацветет иван-чай, / С этого самого цвета, / Раннее лето, прощай, / Здравствуй, полдневное лето“.
Поэт существо тоже странное, сказочное.
Да и рыбак, если подумать. Забирается в какие-то дебри, возится со снастями, сидит, ждет, уставившись на поплавок, припечатывает кровососов ладонью на шее! Н-на щеке! Н-на лбу! Как будто там, в глубинах водится крапчатая летучая рыба, которая кричит, как феникс. Есть такая сказка…»
Ведущий: «Сева Максимович, я уверен, что наши радиослушатели так и замерли сейчас в ожидании…»
Сева Миноров, посмеиваясь: «В ожидании чего?»
Ведущий: «Крика феникса!»
Молчание.
Молчание затягивается.
Сева Миноров: «Эх, да ведь рано утром меня не песенки феникса разбудили, а мат-перемат наших соотечественников, рыбаков или охотников. От палатки, матерясь, уходили какие-то люди, хлюпала вода под сапогами. Скорее всего, охотники и были. Моя палатка стояла вблизи оставшейся после разлива большой лужищи, где плавали утки».
Разносится кряканье.
Сева Миноров: «Они и крались сюда, чтобы посидеть в засаде под дубками, а здесь — палатка и храп слабоумного, еще не поймавшего крапчатую летучую рыбку.
Ушли. Я их и не видел. Задремал и очнулся от стука. Потянулся к оконцу, защищенному сеткой… Кто там на этот раз?
Птица это и была, напоминающая чиновника в белой рубашке и черном сюртуке. И этот чиновник стучал своим красным здоровенным клювом. Что это ему взбрело в голову? Какой-то спятивший Аксентий Иванович Поприщин, ей-богу! Обзывал другого чиновника проклятой цаплей, а сам вон кем обернулся — артистом! Хе-хе…»
Снова громко стучат дощечки.
Митрий Алексеевич:
— Сева — маг.
Ведущий: «Так что же, поймали вы птицу-рыбу или на этот раз остались без добычи?»
Сева Миноров: «А как вы думаете?»
