С тыквой в этом рецепте тоже были сложности: она продавалась на рынке только осенью. Но хуже всего обстояло с лошадиным желудком, Нина поняла, что его уж точно нигде не раздобыть.
Другой рецепт тоже на первый взгляд был не очень сложным, но тоже почти невозможным в исполнении. Надо было взять яйцо, отложенное именно черной курицей, аккуратно проткнуть в скорлупе крошечное отверстие и заменить часть белка человеческой спермой. Нина спросила у старших девчонок в школе, что такое человеческая сперма — знали не все, но одна захохотала, покраснела и ответила, что мала еще знать такие подробности взрослой жизни. Но Нинка-то все равно окольными путями разузнала, что сперма, оказывается, есть только у пожилых мужчин, но где она у них запрятана, так и не выяснила. В общем, со спермой тоже были проблемы. Можно было, конечно, немного попросить у Игорьсергеича, но он вряд ли бы дал: дядька прижимистый и на подарки не щедрый. А к чужим с этим вопросом Нинка решила не обращаться — видимо, жидкость была секретной, раз годилась на такие чудеса. И даже если б эту волшебную мужскую сперму можно было бы у кого-то выпросить (уж во дворе-то Нинке соседи ни в чем не отказывали), то потом в рецепте было все как-то уж совсем противно: дырку в яйце надо было запечатать пергаментом и зарыть в какашках! Почему в какашках? Это ж человечек! Ну и что, что волшебный, возмущалась Нина, но в какашки-то его за что? И еще лежать там целый месяц в этом говенном яйце, пока, наконец, он оттуда сам не выберется!
Она было пригорюнилась, но потом перешла к изучению еще одного совета. Он был вроде самым простым по тому, что делать, но снова упирался в поиск дефицита (это было любимое мамино слово): надо было где-то раздобыть корень мандрагоры. Нина сходила сначала в аптеку, но там о таком даже и не слышали. Тогда она решила искать сама. Она знала, что корень мандрагоры уже сам по себе похож на человечка, а оживить его пара пустяков, дело в общем-то нехитрое. Корень надо обязательно выкопать на рассвете, затем хорошенько вымыть и какое-то время, до положительного результата, «напитывать» молоком и медом. После чего этот корень полностью разовьется в миниатюрного человечка с крылышками мотылька, который сможет охранять и защищать того, кто его сотворил, то есть Нину. Нина очень надеялась, что с ним можно будет еще и поговорить, чего ее защищать? От кого?
Нина для начала подрыла все растения во дворе, хотя знала наверняка, что мандрагору так просто не добыть. Рыла по утрам, благо тогда еще были каникулы, и она никуда не спешила, да и народ в это время во дворе почти не ходил. Но потом, ближе к вечеру, слышала доносящиеся в раскрытое кухонное окно громкие ругательства дворника Марата, который притоптывал ее ямы и заметал следы метлой:
— Э-э-э-э-э, один раз сиклярде, семь лет сибирь катарге! Башаринги туфлигим!
Что это значило, Нина, конечно, не понимала и вообще старалась не смотреть на дворника в такие минуты, уж очень он красноречиво поводил белками. Но на следующее утро она снова опасливо выходила и опять начинала вести свою подрывную деятельность. И хоть старалась копать не на открытых местах, а за беседкой или у забора, все-таки однажды была застукана. Дядей Борей Иткиным. Он жил прямо над ними со своей слепой женой Идеей Александровной. Эти двое абсолютно не сочетались, совсем никак, и это Нину очень удивляло — какая из них могла получиться семья? Он был очень высоким, отчего, вероятно, с детства сильно сутулился, да так и закостенел, став похожим на вопросительный знак, а еще крупно- и длинноносым и с богатыми черными усами. В общем, как мужчина был, видимо, не лишен привлекательности. Жена его маленькая, пухленькая, розовенькая, в светлых кудельках, всегда виновато улыбалась и смотрела невидящими белками куда-то вверх. Выглядели эти люди странно и как-то карикатурно, что ли. И еще всегда двигали дома мебель. Это Нине даже нравилось: когда сверху раздавался грохот, она не чувствовала себя совсем уж одинокой. Хотя не понимала, зачем мебель двигать каждый день — поставил раз, и пусть себе стоит. Мама как-то спросила у Бориса, зачем они постоянно возят мебель по полу, но он вскинул на нее брови, такие же черные и мохнатые, как усы, что должно было означать крайнее удивление, и ответил:
— Варечка, у меня совершенно другое предназначение! Какая мебель? О чем вы?
Но ничего не изменилось, мебель таинственно продолжала двигаться.
Так вот, Борис как-то открыл окно и во все горло крикнул Нине, копающейся на этот раз под липой:
— Нина Владимировна! Прекратите подрывать устои! Что вы там ищете? Уже весь двор в ямах, это недопустимо!
Нине хотелось, конечно, рассказать дяде Боре и про гомункулуса, и про истлевший кожаный мешочек со старинными зелеными монетами, которые она случайно нашла, но она промолчала. Просто встала и гордо ушла. Но рыть продолжала, хотя стоящих находок больше не было. Один крапивный корешок чем-то отдаленно напоминал человечка, но гомункулус получился бы из него некачественный, решила Нина, скорее всего злой и колючий. Одуванчик уходил стрелой вглубь, почти не разветвляясь, корень подорожника был похож на свалявшийся моток бабушкиных ниток, серых и скучных, из него точно ничего путного сваять было бы невозможно. Кусты Нина тронуть не решилась — корень добыть трудно, да и размером они как-то уж слишком.
В июле ее увезли к бабушке в деревню, и тут она дала себе волю — рыла и рыла, но мандрагоры в лесу нигде не было. Бабушке объяснила свою страсть к рытью школьным заданием на лето — сделать гербарий из корешков. Нина поспрашивала деревенских, но никто ничего путного сказать не мог — мало того, о мандрагоре в деревне вообще не слышали.
Как только Нинка вернулась в Москву перед самым сентябрем, то сразу напросилась с папой в лес, снова взяла с собой лопатку и взрыла, как маленький кабанчик, довольно обширную территорию. И тоже впустую. Папа спросил тогда, что за клад она ищет. Нина объяснила: корень, похожий на человечка. Потом это вроде как забылось, но вдруг в одну из встреч папа принес Нине то, о чем она так мечтала, — маленький корешок с ручками и ножками, похожий на человечка.
— Ты у меня настоящий волшебник! — закричала тогда Нина. — Это корень мандрагоры?
— Нет, малышка, но почти, — смутился папа. — Это корень женьшеня, мне его с Дальнего Востока из экспедиции привезли. Будем надеяться, он тебе подойдет!
Нина тогда остро ощутила счастье! Оно окатило ее с ног до головы, и Нина даже не совсем поняла, что это за прекрасное ощущение. Словно ее окунули куда-то с головой, но это была не вода, нет, а плотный воздух, густо пахнущий морем и солнцем, папой и мамой на том далеком пляже, куда они давным-давно все вместе уехали на лето. Это счастье было абсолютно осязаемо и, казалось, даже немного подтекало. Нинка тогда даже огляделась, чтобы понять, поменялось ли что-то вокруг. Но нет — все было сухо, перед ней стоял улыбающийся папка, а в руке она держала маленький смешной белесый корешок с ручками и ножками. Только без головы.
В тот же день Нина заложила корешок в хорошо вымытую бутылку из-под кефира и залила молоком, взбитым с медом. Бутылку поставила себе под кровать, ей показалось, что человечки должны рождаться в темноте. Ночью она почти не спала, ей казалось, что гомункулус, как только превратится из корня в человечка, может захлебнуться, и Нина была начеку, чтобы оказать ему первую помощь и сделать при необходимости искусственное дыхание. Она все время свешивала голову и светила под кровать фонариком. Но нет, никаких видимых изменений в бутылке не происходило. Днем она вынимала бутылку на свет, взбалтывала содержимое и ждала, может, что-то зашевелится. Однажды ей показалось, что там есть какое-то движение, но нет, просто молоко уже забродило и запузырилось, а через несколько дней откровенно завоняло. Нинка решила поменять раствор, залила в бутыль новое свежекупленное молоко, хорошенько взбодрила его с медом и, промыв корешок, который, надо сказать, за это время распух, размяк и заслюнявился, запустила в уже привычную среду. Но гомункулус никак не появлялся, что-то не срасталось. В конце концов через месяц после экспериментов по выращиванию волшебного человечка Нина поняла, что опыт не удался.
