А потом все же рассмотрел вопрос пристальнее. Хотя метафизической троице, этой трехглавой реальности и нет логического возражения, такие троицы не очень привычны и не особо популярны. Метафизик обычно стремится либо к монизму – например, к Богу, объясняющему природу мира как проявление единого; либо к дуализму – например, к разуму-материи, объясняющим все парно; либо же оставляет плюралистическую картину: все есть проявление неопределенного количества вещей. Три – число неудобное. Так и хочется спросить: а почему три? Как они друг с другом соотносятся? Необходимость расслабиться постепенно убывала, и Федр заинтересовался, что ж там у них за отношения.
Хотя обычно Качество ассоциируешь с вещами, отмечал он, ощущение Качества иногда возникает и без всякой вещи. Это поначалу и привело его к мысли, что, возможно, Качество полностью субъективно. Но под Качеством он понимал не одно лишь субъективное удовольствие. Качество уменьшает субъективность. Качество вынимает тебя из тебя самого, заставляет осознавать мир вокруг. Качество противоположно субъективности.
Не знаю, сколько он думал, пока не пришел к этому, но в конечном счете он увидел: Качество не бывает независимо связано ни с субъектом, ни с объектом, а найти его можно только в их отношениях друг с другом. Качество – точка встречи субъекта и объекта.
Уже теплее.
Качество – не вещь. Это событие.
Еще теплее.
Это событие, при котором субъект осознает объект.
А раз без объектов не бывает субъекта, раз субъект осознает себя только через объекты, Качество – это событие, при котором осуществляется осознание и субъектов, и объектов.
Горячо.
Вот теперь он знал: уже близко.
Это значит, что Качество – не просто результат столкновения субъекта и объекта. Из события Качества выводится само существование субъекта и объекта. Событие Качества – причина субъектов и объектов, которые затем ошибочно считаются причинами Качества!
Вот теперь он держал эту чертову дилемму за глотку. Прежде она несла в себе мерзкое предположение, которому не было логического оправдания: Качество – следствие субъектов и объектов. А вот и нет! Федр достал нож.
«Солнце качества, – писал он, – не вращается вокруг субъектов и объектов нашего существования. Оно не только пассивно освещает их. Оно никоим образом не подчиняется им. Оно их создало. Это они подчинены ему!»
И записав это, он понял, что достиг некой кульминации мысли – это к ней он так долго бессознательно стремился.
– Небо! – орет Крис.
Вот оно, в вышине – узкий лоскут синевы меж древесных стволов.
Шагаем быстрее, и синие кляксы между деревьями все крупнее, а вскоре мы видим, что деревья редеют – вершина же и вообще лысая. До нее остается ярдов пятьдесят, я говорю:
– Пошли! – и рву вперед изо всех сбереженных сил.
Выкладываюсь полностью, но Крис нагоняет меня. Потом, хихикая, обгоняет. С тяжелой поклажей и на такой высоте здесь не до рекордов, но мы несемся вперед на всех парах.
Крис добирается первым – я еще только выламываюсь из деревьев. Вскидывает руки и кричит:
– Победа!
Эготист.
Мне так тяжело дышать, что я, добравшись до него, и говорить толком не могу. Мы просто сбрасываем рюкзаки и ложимся к камням. Почва на солнце высохла, но под твердой коркой еще грязь после вчерашнего дождя. На много миль ниже, за лесистыми склонами и полями простирается долина Гэллатин. В одном ее углу – Бозмен. С камня подпрыгивает кузнечик и улетает от нас прочь, вниз над вершинами.
– Получилось, – говорит Крис. Он очень счастлив.
Я еще не успел перевести дух и ничего ему не отвечаю. Стаскиваю сапоги и носки, мокрые от пота, ставлю на камень сушиться. И задумчиво гляжу, как пар от них поднимается к солнцу.
20
Очевидно, я заснул. Солнце жарит. По моим часам – без пары минут полдень. Я выглядываю из-за камня, на который опираюсь, и вижу, что Крис крепко спит на другой стороне. Высоко над ним лес обрывается, там лишь голые серые скалы, потом пятна снега. Можно взобраться по тыльной стороне этого хребта прямо туда, но чем ближе к вершине, тем опаснее. Некоторое время я смотрю на вершину. Что там я сказал Крису ночью? – «Увидимся на вершине горы»… нет… «Встретимся на вершине горы».
Как можно с ним встретиться на вершине, если я уже и так с ним? Очень странно все это. Он сказал, что я ему как-то ночью говорил кое-что еще: здесь одиноко. Но не в это я, на самом деле, верю. Я вовсе не считаю, что здесь одиноко.
Где-то падает камень, и я смотрю на склон. Ничего не движется. Совершенно тихо.
Все в порядке. Оползни тут постоянно.
Хотя оползни эти не всегда маленькие. С таких подвижек начинаются лавины. Если ты над ними или рядом, за ними интересно наблюдать. Но если они над тобой, помощи не жди. Остается только смотреть, как налетает.
Во сне люди произносят странные вещи, но с чего мне говорить, что мы с ним встретимся? И с чего бы ему думать, что я не сплю? Нет, здесь что-то не то, чувствуется очень скверное качество, только я не знаю, из-за чего. Сначала чувствуется, потом уже вычисляешь.
Вот Крис зашевелился, озирается.
– Где мы? – спрашивает он.
– На вершине хребта.
– А, – говорит он. Улыбается.
Я распаковываю обед: швейцарский сыр, пепперони и крекеры. Тщательно разрезаю сыр, за ним колбасу на аккуратные ломтики. В тишине все делаешь правильно.
– Давай построим здесь хижину, – говорит он.
– Ох-х-х-х, – стону я. – И карабкаться к ней каждый день?
– Конечно, – издевается он. – Разве трудно?
Вчера в его памяти – это давно. Я передаю ему сыр и крекеры.
– О чем ты все время думаешь? – спрашивает он.
– О тысячах вещей, – отвечаю я.
– Каких?
– Боюсь, большинства ты просто не поймешь.
– Типа?
– Типа, почему я тебе сказал, что мы встретимся на вершине.
– А, – говорит он и опускает голову.
– Ты сказал, голос у меня был, как у пьяного? – переспрашиваю я.
– Нет, не как у пьяного, – отвечает он, не поднимая головы. Так старается не смотреть на меня, что волей-неволей усомнишься, не врет ли.
– Тогда какой?
Не отвечает.
– Какой, Крис?
– Просто другой.
– Какой?
– Ну, я не знаю! – Он искоса глядит на меня, в глазах мелькает страх. – Каким ты обычно давно говорил, – добавляет он и снова смотрит вниз.
