— Ладно.
Она вышла во двор и, наклонив голову от ветра, двинулась по снегу к хлеву.
Покормила скотину, оседлала снегоход, дернула стартер.
В городе припарковалась у въезда на пристань. Водное такси уже ее поджидало, мама вызвала его по радио. Сегодня штормило, выходить в море на плоскодонке было опасно.
Лени повесила рюкзак на плечо и ступила на обледеневший скользкий причал.
Капитан водного такси помахал ей. Лени знала, что денег за проезд он с нее не возьмет. Он обожал мамин клюквенный соус, и каждый год она специально для него закатывала банок двадцать. Так уж тут было принято: натуральный обмен.
Лени протянула ему банку с соусом и взошла на борт. Сидя на корме на скамье и глядя на город, ютившийся на сваях над грязью, она говорила себе, что сегодня не стоит ни на что надеяться. Она знала, в каком состоянии Мэтью, ей об этом уже все уши прожужжали. Поражение головного мозга.
И все равно каждую ночь, написав Мэтью письмо, она перед сном мечтала о том, что и у них, как в сказке о спящей красавице, поцелуй истинной любви развеет темные чары. Она вышла бы замуж за Мэтью и ждала, пока ее любовь разбудит его.
Сорок минут спустя водное такси, невзирая на качку и брызги, пересекло залив Качемак, подошло к пристани, и Лени спрыгнула на берег.
День выдался морозный, и вдоль полосы прибоя на косе клубился туман. Туристов на улицах не было, только местные. Большинство заведений закрылись на зиму.
Она сошла с главной дороги и направилась вверх, в центральную часть Хомера. Ее предупреждали: если она увидит двор с розовой лодкой и украшениями, оставшимися с празднования Четвертого июля, — значит, ушла слишком далеко по Уодделл-стрит.
Лечебница располагалась на окраине города, на глухом пустыре с посыпанной гравием парковкой.
Она остановилась. С телефонного столба на нее глядел огромный белоголовый орлан; его золотые глаза горели в сумерках.
Лени двинулась дальше, нашла нужное здание, обратилась в регистратуру и, следуя инструкциям секретаря, направилась к палате в конце коридора.
Там у закрытой двери она остановилась, отдышалась и вошла.
У кровати стоял мистер Уокер. За эти месяцы он изменился до неузнаваемости, исхудал так, что свитер и джинсы на нем болтались. В отросшей бороде густая проседь.
— Здравствуй, Лени, — сказал он.
— Здравствуйте, — ответила она, не в силах отвести глаза от кровати.
Мэтью пристегнули к кровати ремнями. Вокруг его лысой головы торчала какая-то штука, похожая на клетку. Она была привинчена: ему просверлили череп. Мэтью постарел и был тощий и костлявый, точно ощипанная птица. Лени впервые увидела красные зигзагообразные шрамы, крест-накрест пересекавшие его лицо. Складка кожи оттягивала вниз край глаза. Нос приплюснут.
Мэтью не шевелился. Глаза его были открыты, с отвисшей нижней губы свисала слюна.
Лени подошла ближе, встала рядом с мистером Уокером.
— Я думала, ему лучше.
— Ему лучше. Иногда я готов поклясться, что он смотрит прямо на меня.
Лени наклонилась:
— М-мэтью, привет.
Мэтью застонал, что-то промычал. Не слова, а какой-то набор звуков. Потом заворчал, как обезьяна. Лени отпрянула. Казалось, он злится.
Мистер Уокер накрыл руку Мэтью ладонью:
— Мэтью, это Лени. Ты же помнишь Лени.
Мэтью завизжал. Пронзительно, точно зверь, угодивший в капкан. Правый глаз его ворочался в глазнице.
— Фтооооо.
Лени смотрела на него, раскрыв рот. Ему не лучше. Это не Мэтью, это пустая оболочка, которая стонет и визжит.
— Ыгаааа… — Мэтью застонал и выгнулся. Поднялась жуткая вонь.
Мистер Уокер взял Лени за руку, вывел из палаты.
— Сюзанна, — позвал он медсестру, — ему надо поменять памперс.
Лени упала бы, если бы мистер Уокер ее не поддержал. Он вывел ее в приемную с торговыми автоматами и усадил в кресло. Сел рядом.
— Не расстраивайся из-за того, что он кричит. Он все время так. Доктора говорят, рефлекс, но мне кажется, он кричит от бессилия. Он где-то здесь… где-то. Ему больно. Сил нет видеть его таким и знать, что ничем не можешь помочь.
— Я могу выйти за него замуж, ухаживать за ним, — сказала Лени. Она не раз представляла, как они поженятся, она будет о нем заботиться, и ее любовь вернет его к жизни.
— Это очень великодушно, Лени, и я лишний раз убеждаюсь, что Мэтью влюбился в достойную девушку, но вряд ли он когда-нибудь сумеет подняться с этой кровати или ответить: «Да, я беру ее в жены».
— Другие-то женятся — и калеки, и те, кто не может говорить, и умирающие. Разве нет?
— Но не восемнадцатилетние девушки, у которых вся жизнь впереди. Как у мамы дела? Я слышал, она простила твоего отца.
— Она всегда его прощает. Они как магниты.
— Мы все за вас очень переживали.
— Ага, — вздохнула Лени. Толку-то от этих переживаний. Изменить ситуацию может только мама, а она ничего делать не собирается.
В тишине, наступившей за оставшейся без ответа репликой, мистер Уокер вынул из кармана тонкий сверток в газетной бумаге. На свертке красным маркером было написано: ЛЕНИ, С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
— Алиеска нашла у него в комнате. Я думаю, он приготовил тебе подарок… до того, как…
— Ох, — только и сумела вымолвить Лени. За всеми перипетиями этого года о дне ее рождения совершенно забыли. Она взяла подарок, уставилась на него.
Из палаты Мэтью вышла медсестра. Сквозь открытую дверь Лени услышала, как он кричит: «Вааа… На… Шер…»
— Понимаешь, детка, поражение мозга — дурная штука. Не буду тебе врать. Жаль, что ты отказалась ехать учиться.
Лени сунула подарок в карман куртки.
— Как бы я поехала без Мэтью? Мы ведь должны были ехать вдвоем.
— Он бы хотел, чтобы ты поехала. Ты же знаешь.
— Но мы ведь не знаем, чего он теперь хочет, правда?
Она встала и ушла к Мэтью в палату. Он лежал, напрягшись всем телом, стиснув кулаки. Из-за винтов в голове и шрамов на лице Мэтью смахивал на Франкенштейна. Здоровый глаз безучастно смотрел в пространство, но не на Лени.
Лени наклонилась, взяла Мэтью за руку — тяжелую, неподвижную. Поцеловала тыльную сторону ладони, сказала:
— Я тебя люблю.
Он не ответил.
— Я никуда не поеду, — хрипло проговорила она. — Я всегда буду здесь. Это я, Мэтью, и теперь я спускаюсь к тебе, чтобы тебя спасти. Как ты меня. Ты же меня спас, ты знаешь? Ты спас меня. Я останусь с тобой, потому что я тебя люблю. И надеюсь, что ты это слышишь.
