Мама кувырком летит через Лени, с криком плюхается в воду и скрывается из виду.
Каноэ выпрямляется.
Лени хватается за борт, смотрит на воду, кричит: «Мама!»
Из пучины показывается черный плавник, острый как нож, поднимается выше и выше, становится ростом с Лени. Косатка.
Плавник заслоняет солнце, закрывает небо, и все погружается во мрак.
Лени слышит, как скользит по волнам кит, с плеском выныривает на поверхность, фыркая, выдувает воздух из дыхала. Изо рта у косатки несет гнилой рыбой.
Задыхаясь, Лени открыла глаза. Голова раскалывалась, во рту привкус крови.
Вокруг действительно было темно и воняло тухлятиной. Гнилью.
Она подняла глаза. В расщелине меж двух валунов торчал Мэтью, ноги его висели над самой ее головой: зацепился рюкзаком и застрял.
— Мэтью! Мэтью!
Но он ничего не ответил.
Может, не в состоянии говорить? Может, умер?
На лицо ей упала капля. Лени вытерла ее, почувствовала вкус крови.
С трудом попыталась сесть. Ее пронзила такая боль, что Лени вырвало, и она потеряла сознание. А когда пришла в себя, ее едва опять не стошнило от запаха рвоты на груди.
Думай. Помоги ему. Она же аляскинка. А значит, выживет всем чертям назло. Ведь это единственное, что она умеет. Единственное, чему научил ее отец.
— Мэтью, мы в расщелине. Не в медвежьей пещере. Уже хорошо.
Значит, бурый медведь не явится сюда на ночлег. Лени дюйм за дюймом ощупала скользкую скалу. Нет прохода.
Она отползла обратно на плиту-блюдце и уставилась вверх, на Мэтью.
— Выход только один: наверх.
С его ноги на камень капала кровь.
Лени встала.
— Ты загораживаешь единственный выход. Придется мне вытащить тебя оттуда. Вот только рюкзак мешает. (Из-за него Мэтью и застрял.) Если я сниму с тебя рюкзак, ты упадешь.
Упадет. Не лучший вариант, но ничего другого в голову не пришло.
Ладно.
Но как это сделать?
Лени засунула сломанную руку за пояс и осторожно двинулась вперед. Не то соскользнула, не то слетела с каменного блюдца и плюхнулась в вязкую грязь. Грудь пронзила такая боль, что Лени ахнула. Порылась в рюкзаке, нащупала нож. Зажала его в зубах, подползла под ноги Мэтью.
Осталось дотянуться до него и перерезать лямки рюкзака.
Но как? Она даже до ног не достает.
Надо вскарабкаться на скалу. Легко сказать. У нее рука сломана, а скала скользкая, мокрая.
По камням.
Она отыскала несколько больших плоских камней, подтащила их к скале, сложила друг на друга. Это заняло целую вечность, Лени даже показалось, что она пару раз теряла сознание, а когда приходила в себя, снова бралась за дело.
Наконец удалось сложить стопку высотой фута полтора. Лени глубоко вдохнула и забралась наверх.
Под ее тяжестью один из камней выскользнул из-под ног.
Лени упала, ударилась сломанной рукой, закричала.
Четырежды она пыталась взобраться на камни и каждый раз падала. Нет, так дело не пойдет. Камни чересчур скользкие и шаткие, на них не устоишь.
Ладно.
Значит, по груде камней добраться до Мэтью не получится. Могла бы сразу догадаться.
Она с трудом подошла к скале, коснулась холодного влажного гранита. Здоровой рукой принялась ощупывать камень, отмечая каждый выступ, ребро, ямку. По обе стороны от Мэтью сочился тусклый свет. Лени порылась в рюкзаке, нашла налобный фонарик, надела и хорошенько рассмотрела скалу — уступы, дыры, точки опоры.
Пошарила рукой вверху, сбоку, внизу, отыскала крохотный выступ, куда можно поставить ногу, встала на него. Поймала равновесие, принялась нащупывать следующую опору.
Сорвалась, растянулась внизу и, тяжело дыша, оглушенная, уставилась на Мэтью.
Не сдамся. Попробую еще раз.
С каждой попыткой она запоминала еще один выступ в скале. На шестой раз ей удалось забраться наверх и ухватиться за рюкзак Мэтью для равновесия. На левую ногу его было страшно смотреть: из рваной раны торчит сломанная кость, ступня вывернута чуть ли не назад.
Мэтью бессильно висел, наклонив голову набок, лицо так перепачкано кровью, что не узнать.
Лени не поняла, дышит он или нет.
— Я здесь, Мэтью, держись, — сказала она. — Сейчас отрежу лямки и тебя освобожу.
Карманным ножиком перерезала лямки рюкзака на плечах и на поясе. Одной рукой возилась долго, но в конце концов справилась.
И ничего.
Она перерезала все лямки, а Мэтью не упал. Ничего не изменилось.
Она изо всех сил дернула его за здоровую ногу.
Ничего.
Потянула еще раз, потеряла равновесие и упала в грязь.
— Почему? — крикнула она в расселину. — Почему?
Лязгнул металл, что-то стукнуло о скалу.
Мэтью рухнул, врезался в скалу и с глухим стуком приземлился в грязь возле Лени. Рядом плюхнулся рюкзак.
Лени подползла к Мэтью, положила его голову к себе на колени, грязными ладошками вытерла окровавленное лицо.
— Мэтью! Мэтью!
Он захрипел, закашлялся. Лени едва не разревелась.
Выключила налобный фонарик, отволокла Мэтью к камню-блюдцу и с трудом втащила на неровную плиту.
— Я здесь, — сказала она, забравшись к нему. Лени не осознавала, что плачет, пока не увидела, как слезы капают на его чумазое лицо. — Я тебя люблю. Все у нас получится. У нас с тобой. Вот увидишь. Мы…
Она бы и рада была продолжать, ей этого хотелось, она понимала, что это нужно, но не могла думать ни о чем, кроме того, что он оказался здесь из-за нее. Она во всем виновата. Он сорвался со скалы, пытаясь ее спасти.
* * *
Она кричала, пока не сорвала голос, но никто ее не услышал. Никто не пришел на помощь. Никто не знал, что они ушли по тропе, и уж тем более — что провалились в расщелину.
Она провалилась.
А он пытался ее спасти.
И теперь они лежат в грязи. Израненные. Избитые. Жмутся друг к другу на плоском холодном камне.
Думай.
Мэтью лежал рядом с ней. Окровавленное лицо его распухло до неузнаваемости, кожа на щеке была содрана, и кровавый лоскут свисал собачьим ухом, обнажая красно-белую кость.
Снова пошел дождь. Вода стекала по скале, превращая грязь в топь. Вода была повсюду: кружилась водоворотами в ямках, брызгала, прибывала. В тусклом свете, что сочился на них вместе с дождем, кровь на лице Мэтью стала розовой.
