— Мэтью! — окликнула Лени.
Он поднял глаза.
— Родители уплыли на пароме в Стерлинг. Придешь ко мне? У нас есть целый день.
Мэтью положил улу.
— Вот это да! Через полчаса я у тебя.
Лени вернулась на двор и села на велосипед.
Дома накормила и напоила скотину и птицу, а потом заметалась по комнате как сумасшедшая, собираясь на первое в жизни свидание. Набила съестным корзину для пикника, почистила зубы (еще раз), побрила ноги и надела нарядное длинное кремовое платье, которое мама подарила на семнадцатилетие. Доходившие до талии волосы заплела в косу толщиной с запястье и перевязала репсовой лентой. Романтический образ портили растянутые серые шерстяные носки да походные ботинки, но ничего другого у нее не было.
И принялась ждать. Стояла на веранде с корзинкой для пикника и одеялом, притопывая от нетерпения. В сарае закопошились козы и куры — видно, почуяли ее волнение. Васильковое небо потемнело, набежали тучи, закрыли солнце.
Родители, должно быть, уже плывут на пароме в Хомер. Только бы не вернулись за чем-нибудь.
Лени вглядывалась в тенистую подъездную дорожку. Вдруг вдалеке послышался гул мотора. Рыбацкая лодка. Летом в этих краях такой же привычный звук, как жужжание комаров.
Она подбежала к обрыву в тот самый миг, когда в их бухту зашла алюминиевая лодка. У самого берега мотор смолк, лодка бесшумно скользнула в полосу прибоя и ткнулась носом в гальку. У руля стоял Мэтью и махал ей рукой.
Лени бегом спустилась на берег.
Мэтью спрыгнул на мелководье и направился к ней, волоча за собой лодку. Его улыбка, уверенный вид, любовь в его глазах заворожили Лени.
Один лишь взгляд — и напряжение, которое в последние месяцы поглотило ее и не выпускало из своей утробы, вдруг исчезло. Лени снова почувствовала себя юной и легкомысленной. Влюбленной.
— У нас есть время до пяти, — сказала она.
Мэтью обнял ее и поцеловал.
Лени рассмеялась от радости, взяла его за руку и повела мимо пещер на пляже к тропинке в рощицу, которая смотрела на другой конец залива. Непокорные утесы вдавались в море. Волны разбивались о скалистый берег, осыпая их брызгами, точно поцелуями.
Лени расстелила одеяло, поставила корзинку с едой.
— Что у тебя там? — Мэтью уселся на одеяло.
Лени встала на колени.
— Да ничего особенного. Сэндвичи с палтусом, крабовый салат, фасоль, сахарное печенье. — Она с улыбкой подняла на него глаза: — Это мое первое свидание.
— И мое.
— Странно мы живем, — заметила Лени.
— Может, у всех так. — Он подвинулся к ней, лег и обнял Лени. Впервые за долгие месяцы она могла дышать.
Они целовались так долго, что она забыла о времени, страхе, обо всем, кроме его языка, который так нежно касался ее языка.
Мэтью расстегнул перламутровую пуговку и сунул руку ей под платье. Лени почувствовала, как его грубые, мозолистые от работы руки гладят ее кожу, и покрылась мурашками. Он коснулся ее груди, скользнул под поношенный хлопковый лифчик и дотронулся до соска.
И грянул гром.
Лени охватила истома, и она подумала было, что гром ей почудился.
Но тут хлынул дождь. Резкий, мощный, проливной.
Они со смехом вскочили на ноги. Лени схватила корзинку для пикника, они пробежали по извилистой прибрежной тропе и выскочили на утес возле уборной.
Остановились только в домике. Стояли лицом к лицу, не отрывая друг от друга глаз. Лени чувствовала, как по щекам струится вода, капает с волос.
— Лето на Аляске, — проговорил Мэтью.
И по телу Лени вдруг пробежали мурашки, оттого что она осознала, как сильно его любит.
Не той губительной, отчаянной, ненасытной любовью, как мать отца.
Мэтью ей нужен не для того, чтобы ее спасти, заполнить пустоту или преобразить.
Прежде она не знала чувства чище, сильнее и яснее, чем любовь к нему. А сейчас у нее словно открылись глаза: оказывается, она способна так полюбить. Навсегда. На всю жизнь. Сколько бы ни прожила.
Она принялась расстегивать мокрое платье. Кружевной воротник соскользнул с плеча, открыл бретельку лифчика.
— Лени, ты уверена…
Она закрыла ему рот поцелуем. Никогда еще она ни в чем не была так уверена. Расстегнутое платье кружевным парашютом упало к ногам. Лени перешагнула через него и отшвырнула ногой.
Развязала ботинки, сняла, бросила в сторону. Один с глухим стуком ударил в стену. Лени осталась в лифчике и трусах.
— Пойдем, — сказала она и повела Мэтью на чердак, в свое убежище.
Там он торопливо разделся, уложил ее на меховое покрывало, медленно снял с нее лифчик и трусики. Его руки и губы исследовали ее тело, и все ее нервные окончания напрягались как струны. Когда он прикасался к Лени, звучала музыка.
Она растворилась в нем. Тело словно существовало независимо от нее, двигалось инстинктивно, в первобытном ритме, который, должно быть, знало всегда. Ее охватило наслаждение, больше похожее на боль.
Она стала звездой, которая сияла так ярко, что взорвалась в брызгах осколков и ослепительного света. На землю вернулась другая девушка — или другая Лени. Ее пугал собственный восторг. Удастся ли ей еще когда-нибудь пережить то, что совершенно ее преобразит? И как теперь, после всего, что у них было, расстаться с Мэтью? Как такое возможно?
— Я тебя люблю, — тихо признался он.
— Я тебя тоже.
Слишком простое, мелкое слово, ему не вместить ее чувство.
Лени лежала рядом с Мэтью и смотрела на небо, на струи дождя на стекле. Она знала, что запомнит этот день на всю жизнь.
— Интересно, как все сложится в университете? — проговорила она. — Ты как думаешь?
— Там мы с тобой все время будем вместе. Вдвоем, как сейчас. Ты готова ехать?
Сказать по правде, Лени боялась, что когда придет пора ехать, она не сумеет бросить мать. Но если останется, откажется от мечты, никогда себе этого не простит. Такое страшно даже представить.
Сейчас, в его объятиях, когда будущее принадлежало только им, Лени не хотелось вообще ни о чем говорить. Не хотелось отгораживаться от любимого стеной из слов.
— Хочешь, расскажи мне о своем отце, — предложил Мэтью.
Лени так и подмывало ответить «нет», поступить, как обычно, сохранить все в тайне. Но что же это за любовь?
— Война его искалечила.
— Он тебя бьет?
— Не меня. Маму.
— Вам с мамой надо бежать. Я слышал, как папа говорил об этом с Мардж. Они хотят вам помочь, но твоя мама отказывается.
