Папа с улыбкой поднял руки. Лени знала эту улыбку: в ней не было ни капли веселья.
— Я никого ни в чем не виню. Я все понимаю. Я лишь указываю на опасность, которую вы упустили. Когда ВНМТ, у каждого из наших соседей найдется душещипательная история. Всем вдруг понадобится то, что есть у нас, и вы рады будете с ними поделиться. Вы же так давно их знаете. Я понимаю. Поэтому и хочу защитить вас от вас же самих.
— Бо наверняка этого хотел бы, — добавил Чокнутый Эрл, скрутил цигарку, закурил и так глубоко затянулся, что Лени испугалась, как бы он не окочурился на месте. — Скажи им, — выдохнул он.
Папа присел на корточки, открыл коробку и сунул руку внутрь. Выпрямился и показал всем доску, утыканную сотней гвоздей, вбитых так кучно, что та смахивала на оружие. В другой руке у него была граната.
— Отныне никто не явится сюда как ни в чем не бывало. Мы выстроим стену с колючей проволокой. По периметру выроем канаву, чтобы враг не прошел. В канаву бросим доски с гвоздями, разбитое стекло, шипы. В общем, все, что найдем.
Тельма рассмеялась.
— Это не шутки, мисси, — заметил Чокнутый Эрл.
— Кладем гранату в стеклянную банку, — вещал отец, сияя от удовольствия, что так здорово придумал, — выдергиваем чеку, закрываем крышку, тем самым сжимаем предохранитель. И закапываем. А когда кто-нибудь наступит на банку, она разобьется — и ба-бах.
Никто не проронил ни слова. Все молчали, лишь собаки лаяли во дворе.
Чокнутый Эрл хлопнул папу по спине:
— Зашибись, Эрнт. Сильно придумано.
— Нет, — возразила Тельма и повторила: — Нет. Нет.
Чокнутый Эрл еще что-то горланил, так что негромкий голос Тельмы услышали не сразу. Она пробралась вперед, вышла на шаг из толпы и осталась одна-одинешенька впереди всех, как наконечник стрелы.
— Нет, — сказала она.
— Нет? — прошамкал ее отец.
— Пап, ну он же совсем рехнулся, — ответила Тельма. — У нас дети. Вдобавок некоторые из вас, чего уж там, не дураки выпить. Нам нельзя минировать участок. Ведь мы сами же потом и наступим на эти мины.
— Занимайся своим делом, — отрезал папа. — А за безопасность я отвечаю.
— Нет, Эрнт. Я отвечаю за свою семью. И я еще могу понять, когда собирают припасы и придумывают, как в случае чего фильтровать воду. Я научу дочек полезному — стрелять, охотиться, ставить капканы на зверя. Хотите с отцом чесать языки про атомную войну и пандемию — ради бога, я вам слова не скажу. Но я не хочу изо дня в день жить в страхе, что кто-нибудь из нас может случайно погибнуть.
— Чесать языки? — тихо произнес папа.
Все заспорили, заговорили разом. Лени почувствовала, что между взрослыми разверзлась и ширится пропасть. Они разделились на две группы: одни хотели, чтобы семья жила дружно (таких было большинство), другие готовы были убить любого, кто посмеет приблизиться к подворью (папа, Чокнутый Эрл и Клайд).
— У нас дети, — настаивала Тельма. — Не забывайте об этом. Какие еще мины, какие гранаты?
— А если сюда явятся враги с пулеметами? — Отец огляделся в поисках поддержки. — Убьют нас и заберут припасы.
Лени услышала, как Малышка спросила:
— Мам, это правда? Нас убьют?
И спор вспыхнул снова. Взрослые стояли лицом к лицу и орали друг на друга, раскрасневшись от злости.
— Хватит! — Чокнутый Эрл вскинул костлявые руки. — Я не могу допустить, чтобы моя семья переругалась. К тому же у нас и правда дети. — Он повернулся к папе: — Извини, Эрнт. Но я вынужден согласиться с Тельмой.
Папа попятился от старика.
— Хорошо, Эрл, — сдавленным голосом произнес он. — Как скажешь.
Харланы тут же успокоились, подошли друг к другу, по-семейному попросили прощения и переменили тему. Интересно, подумала Лени, заметил ли кто из Харланов, как папа их сторонится, какими глазами смотрит, как злобно сжал губы.
Шестнадцать
В мае вернулись стаи песочников, кружили над головой, ненадолго присаживались отдохнуть на волнах, после чего продолжали путь на север. В этом месяце на Аляску прилетало столько птиц, что за ними не было видно неба. Пение, крик и писк не смолкали.
Обычно весной Лени лежала в постели и слушала весь этот гомон, угадывая птиц по голосам, сверяла время по прилету и отлету стай, с нетерпением ждала лета.
Но в этом году все было иначе.
До конца учебного года оставалось всего две недели.
— Что-то ты молчишь, как язык проглотила, — заметил папа, сворачивая на школьную стоянку, и припарковался возле пикапа Мэтью.
— Все в порядке. — Лени взялась за ручку двери.
— Это из-за безопасности?
Лени повернулась к нему:
— Ты о чем?
— С того вечера у Харланов вы с мамой все дуетесь да кукситесь. Я же вижу, что вы боитесь.
Лени смотрела на него, не зная, что и сказать. После скандала с Харланами отец себе места не находил.
— Тельма оптимистка. Прячет голову в песок, как страус. Не хочет смотреть правде в глаза. Потому что страшно. Но и отворачиваться нельзя. Надо готовиться к худшему. Я сдохну, а не дам вас с мамой в обиду. Ты ведь это понимаешь, правда? Ты же знаешь, как сильно я вас люблю. — Он взъерошил ей волосы: — Не бойся, Рыжик. Я вас спасу.
Лени вылезла из пикапа, захлопнула дверь и вытащила из багажника велосипед. Повесила рюкзак на плечо, прислонила велик к забору и пошла к школе.
Папа посигналил и укатил.
— Эй! Лени!
Она оглянулась.
За деревьями напротив школы прятался Мэтью. Он ей помахал.
Лени подождала, пока папин пикап скроется за углом, и побежала к Мэтью.
— Чего?
— Давай сегодня прогуляем школу и съездим на «Тасти» в Хомер.
— Прогуляем школу? Съездим в Хомер?
— Ну давай! Классно будет!
Лени знала сто тысяч причин, по которым не следовало соглашаться. Знала она и то, что сегодня отлив и отец планировал утром собирать моллюсков.
— Никто не узнает, а если даже и узнает, подумаешь. Мы же выпускники. Уже май. На Большой земле все выпускники в мае прогуливают уроки.
Лени понимала, что этого делать не стоит, это даже опасно, но не могла отказать Мэтью.
Она услышала низкий, элегически печальный гудок подходившего к пристани парома.
Мэтью взял ее за руку, и не успела Лени опомниться, как они уже выбежали с школьной парковки, взобрались на холм, пронеслись мимо старой церкви и влетели на ожидавший паром.
Паром медленно отчалил. Лени стояла на палубе, опершись о поручни.
