— Ты хуже чем трус, Олбрайт. Ты идиот. Пробрался сюда в темноте, выбил стекла, расписал стены, которые я все равно снесу.
— Ну что ты, Том, это не он. — Мама старалась не встречаться глазами с мистером Уокером. Она остерегалась прямо смотреть на него, тем более в такую минуту. — Он ночью был дома.
Мистер Уокер шагнул вперед:
— Слушай меня внимательно, Эрнт. Я забуду о том, что случилось, — подумаешь, ты ошибся, с кем не бывает. Но прогресс все равно придет в Канек. И если ты выкинешь еще что-нибудь, если ты еще хоть раз позволишь себе вмешаться в мои дела, я не горожан сюда позову. И не копов. Я сам приду за тобой.
— Ишь ты, денежный мешок. Тебе меня не напугать.
На этот раз настал черед мистера Уокера улыбаться.
— Ну я же говорю — идиот. — Мистер Уокер повернулся к собравшимся, многие из которых придвинулись ближе, чтобы слышать спор. — Мы тут все друзья. Соседи. Ерунда, какие-то надписи на стене. Давайте уже праздновать.
Горожане тут же оживились, зашевелились, женщины переместились к накрытым столам, мужчины принялись разжигать жаровни. В конце улицы заиграла группа.
«Ложись, Салли, отдохни, я тебя обниму…»
[54]
Папа взял маму за руку и повел по улице, качая головой в такт музыке.
Лени осталась одна-одинешенька посреди улицы, между двух огней.
Она чуяла, как в городке зреет раскол, разлад, который легко может перерасти в битву за то, каким должен быть Ка-нек, — за его душу.
Это может плохо кончиться.
Лени знала, что это сделал отец, и эта хулиганская выходка свидетельствовала о нарастающей ненависти. Лени испугало, что он отважился в открытую бросить вызов. С тех самых пор как мистер Уокер и Марджи-шире-баржи в первый раз отправили его на зиму на нефтепровод, папа был начеку. Не бил маму по лицу, где синяки могли заметить. Старался изо всех сил, из кожи вон лез, чтобы не сорваться. От мистера Уокера держался на почтительном расстоянии.
Похоже, этому настал конец.
Лени и не заметила, как к ней подошел Том Уокер, пока тот не заговорил:
— Что-то у тебя вид напуганный.
— Ваши разногласия с отцом могут расколоть Канек, — ответила Лени. — Вы же это понимаете, правда?
— Поверь, Лени, тебе нечего бояться.
Лени подняла глаза на мистера Уокера и сказала:
— Ошибаетесь.
* * *
— Зря ты так переживаешь, — на следующий день сказала Марджи-шире-баржи Лени, когда та пришла на работу. Лени вот уже год после школы работала в магазине: расставляла на полках товар, вытирала пыль с припасов, со звоном выбивала чеки на старенькой кассе. Заработков вполне хватало на кассеты для фотоаппарата и книги. Папа, разумеется, был против, но мама впервые осмелилась ему возразить: девочке в семнадцать лет нужны карманные деньги.
— То, что он разнес салун, — дурной знак, — ответила Лени, глядя в окно на следы разгрома.
— Мужики такие идиоты. Могла бы уже понять. Возьми хоть лосей. Разбегаются и со всей дури бьют друг друга рогами. И бараны Далла такие же. Вот и эти пошумят, побесятся да и успокоятся. Пустяки.
Лени думала иначе. Она видела, к чему привела отцова выходка, как повлияла на окружающих. Написанные на стене слова, точно пули, метили в самое сердце города. И хотя вчера вечером на Главной улице, как обычно, пировали вовсю, так что веселье не смолкало до самых сумерек, Лени заметила, что горожане раскололись на две группы: одна верила в перемены и развитие, другая — нет. А когда праздник закончился, все разошлись кто куда.
В разные стороны. В городке, где все и всегда действовали сообща.
* * *
В воскресенье вечером Олбрайты поехали к Харланам на барбекю. После ужина, как обычно, развели на грязном дворе большой костер, собрались вокруг него, болтали, выпивали. Сгущались сумерки, превращая людей в лиловые силуэты.
У Тельмы на крыльце Лени перечитывала в свете фонаря последнее письмо Мэтью, поглядывая на взрослых у костра.
Они передавали друг другу бутылку, которая с крыльца казалась черной осой. За треском и шипением пламени Лени слышала голоса мужчин, гул крепнущей злобы.
— Заправляет нашим городом…
— Самодовольный мудак, вообразил, что купил нас…
— А в следующий раз ему взбредет в голову провести электричество и телевещание… устроить тут Лас-Вегас.
В темноте сверкнули фары. Во дворе всполошенно зашлись в лае собаки. Большой белый пикап с ревом проехал по грязи и затормозил, подняв брызги.
Мистер Уокер вылез из дорогого нового автомобиля и так спокойно подошел к костру, словно был уверен, что ему тут все рады.
Ого.
Лени сложила письмо, сунула его в карман и спустилась во двор.
Папино лицо в свете костра казалось оранжевым. Пучок завалился набок и лежал за левым ухом.
— Да ты никак заблудился, а, Уокер? — заплетающимся языком спросил он. — Тебе здесь не место.
— Кто бы говорил, чичако, — парировал мистер Уокер и так широко улыбнулся, что слова его прозвучали как-то необидно. А может, наоборот, показались еще обиднее. Лени сама не поняла.
— Да я здесь четыре года живу. — Папа сжал губы в ниточку.
— Целых четыре года? Ну надо же. — мистер Уокер скрестил сильные руки на груди. — Да мои ботинки дольше ходят по Аляске, чем ты.
— Слышь, ты…
— Остынь, — усмехнулся мистер Уокер, но глаза его оставались серьезными. — Я не к тебе приехал. Я приехал поговорить с ними. — Он мотнул головой, указывая на Клайда, Донну, Тельму и Теда. — Мы всю жизнь знакомы. Я учил Клайда охотиться на уток, помнишь, Клайд? А Тельма в школе как-то раз дала мне по морде, чтобы руки не распускал. Я приехал поговорить с моими друзьями.
Папе было явно не по себе. Он злился.
Мистер Уокер улыбнулся Тельме, та улыбнулась в ответ.
— Когда-то мы с вами впервые пробовали пиво, помните? «Лось» — наше место. Наше. Донна, вы же с Клайдом там свадьбу играли.
Донна посмотрела на мужа и неуверенно улыбнулась.
— Дело вот в чем. Пора отремонтировать старичка. Мы заслужили место, где не будет вонять гарью, где можно собраться, поболтать и отдохнуть, не перемазавшись с ног до головы сажей. Правда, придется попотеть. — Мистер Уокер замолчал и обвел взглядом собравшихся. — Нужно много рук. Я, конечно, могу нанять рабочих в Хомере и платить им по четыре бакса в час, но хочу, чтобы деньги остались здесь, в городе, у моих друзей и соседей. Приятно ведь, когда зимой у тебя в кармане есть деньжата.
— Четыре бакса в час? Это много. — Тед с Тельмой переглянулись.
