В месяцы перед отъездом на нефтепровод, когда день постепенно становился короче, и зимой по выходным, когда отец приезжал домой на побывку, Лени с мамой наблюдали его настроение, как специалисты, замечали, если у него вдруг начинал легонько дергаться глаз, — верный признак, что отец занервничал. Лени научилась гасить вспышки его раздражения, если получалось, а если нет — старалась не попадаться ему на глаза. Она знала по горькому опыту, что от ее вмешательства маме будет только хуже.
Лени заехала в белый двор, заметила огромный пикап Тома Уокера и рядом с ним «Интернэшнл Харвестер»
[50] Марджи-шире-баржи. Припарковалась между домом и курятником, слезла со снегохода, и ботинки утонули в грязном, покрытом коркой снегу. Погода быстро менялась: теплело. Стоял конец марта. Вскоре с сосулек на карнизе забарабанит капель и двор развезет стекающая с холма талая вода.
Девушка отвязала разделанную тушу с красных пластмассовых санок, взвалила на плечо белый мешок с окровавленным мясом, прошла мимо домашней живности (при виде хозяйки куры закудахтали, козы заблеяли) и поднялась по ладной лесенке в дом.
Внутри ее окутали тепло и свет. Пар изо рта, который она видела только что, исчез. 1удел генератор, от которого питалась электропроводка, от черной печурки, той, что была в домике с самого начала, шел жар.
Из стоявшего на новом обеденном столе большого портативного приемника неслась громкая музыка. Какое-то диско в исполнении «Би Джиз». Пахло пекущимся хлебом и жарящимся мясом.
Сразу ясно: отец в отъезде. Без него спокойнее и проще.
За большим прямоугольным столом, который отец смастерил прошлым летом, играли в карты Марджи-шире-баржи и мистер Уокер.
— Лени, привет. Следи, чтобы они не жульничали, — крикнула мама из кухонного закутка, который за эти годы постепенно перестроили, притащили газовую плиту и холодильник. Мистер Уокер выложил кафелем столешницу и установил новую раковину. Правда, ни водопровода, ни уборной в доме так и не появилось. Марджи-шире-баржи сколотила полку для посуды, которую они прикупили, когда ездили в Армию спасения в Хомер.
— Жульничают, жульничают, еще как, — улыбнулась Лени.
— Только не я. — Мардж сунула в рот кусок колбаски из оленины. — Я и без всякого жульничества обыграю этих двоих. Давай к нам, Лени. Мне нужен достойный соперник.
Мистер Уокер рассмеялся и встал, скрипнув стулом по дощатому полу.
— Я смотрю, кое-кто добыл барана. — Он достал из-под раковины большой кусок белого полиэтилена и заботливо расстелил его на полу.
Лени со стуком свалила добычу на полиэтилен и опустилась рядом на колени.
— Да, у Портер-Ридж. — Она расстегнула мешок и вытащила разделанную тушу.
Мистер Уокер наточил улу и протянул Лени.
Лени принялась резать мясо на порционные куски — что-то будут жарить, что-то запекать, — срезая серебристые жилки. Раньше ей казалось странным разделывать мясо вот так, дома, на куске полиэтилена. Теперь уже нет. Так они и жили зимой.
Из кухни с улыбкой вышла мама. Казалось, зимой она все время улыбается. На Аляске она расцвела, да и Лени тоже.
Как ни смешно, но именно зимой, когда их дом отрезан от мира, а вокруг полным-полно опасностей, им было спокойнее всего. Без отца можно вздохнуть с облегчением. Мама и Лени сравнялись в росте. На богатой белком пище обе стали худыми и гибкими, как балерины.
Мама уселась за стол и сказала:
— Ну ничего, сейчас я вас сделаю. Предупреждаю заранее, так что готовьтесь.
— Взаправду? — спросил мистер Уокер. — Или как обычно?
Мама рассмеялась.
— Вот увидите, Том, вам еще придется взять свои слова назад. — И она принялась сдавать карты.
Зимой Лени, как и летом, тоже приходилось притворяться. Вот и сейчас она сделала вид, будто не замечает, как мама с мистером Уокером смотрят друг на друга, как боятся нечаянно друг друга коснуться. И как мама порой вздыхает, когда о нем заходит разговор.
Обе прекрасно понимали, что это опасно.
Лени так сосредоточенно разделывала тушу, что не сразу услышала шум двигателя. Затем по окну скользнул свет фар, несколько мгновений спустя открылась дверь.
Вошел папа. В линялой потрепанной бейсболке, надвинутой на глаза, с длинной нестриженой бородой и усами. За месяцы работы на нефтепроводе он весь как-то высох и теперь — заросший, жилистый — выглядел так, словно слишком много пил и почти ничего не ел. Суровый климат Аляски, казалось, выдубил его кожу, лицо избороздили морщины.
Мама вскочила на ноги, во взгляде ее мелькнула тревога.
— Эрнт! Вернулся пораньше? Что же ты меня не предупредил, когда приедешь?
— Еще бы, — папа уставился на мистера Уокера, — понятно, почему тебя это так беспокоит.
— Мы просто играли в карты. — Мистер Уокер поднялся из-за стола. — Ну да не буду вам мешать. — Он прошел мимо папы, который не двинулся с места, так что мистеру Уокеру пришлось его обойти, снял куртку с вешалки у двери, оделся. — Спасибо, девушки.
Когда он ушел, побледневшая мама уставилась на отца, приоткрыв рот, словно у нее дыхание перехватило от страха.
Марджи-шире-баржи встала.
— Ну, я так быстро собраться не сумею, так что, если вы не против, останусь до завтра. Вы же не против?
Отец даже не посмотрел в ее сторону. Он не отрывал от лица мамы настороженного взгляда.
— Боже меня упаси диктовать толстухе, что делать.
Марджи-шире-баржи рассмеялась и отошла прочь от стола.
Плюхнулась на диван, который папа купил в разорившейся гостинице в Анкоридже, и положила ноги в тапках на новый журнальный столик.
Мама приблизилась к папе, обняла, прижала к себе.
— Привет, — прошептала она и поцеловала его в шею. — Я по тебе соскучилась.
— Меня уволили. Сукины дети.
— Ну вот, — огорчилась мама. — Почему? Что случилось?
— Да один мудак наврал, будто бы я пил на работе. Ну а начальник — тот еще козлина. Я вообще тут ни при чем.
— Бедный ты мой, — сказала мама. — Плохо с тобой обошлись.
Он погладил маму по лицу, ухватил ее за подбородок и страстно поцеловал в губы.
— Господи, как я по тебе соскучился, — пробормотал он, не отрываясь от ее губ. Мама застонала от его ласки, прильнула к нему всем телом.
Они медленно направились к спальне, прошли сквозь занавеску, бусины защелкали. Родители словно забыли, что не одни в доме. Лени слышала, как они упали на кровать, как учащенно задышали, как под ними заскрипели старые пружины.
Лени присела на корточки. Господи боже мой. Никогда ей не понять, что у родителей за отношения. Ей было стыдно за них; непоколебимая любовь, которую мама питала к папе, мучила и тяготила ее. Было в этом что-то нездоровое, и она это знала. Понимала по тому, как порой Марджи-шире-баржи поглядывала на маму.
