Лени смотрела на Мэтью, надеясь, что он оглянется на нее. Она не знала, что скажет ему, когда они наконец сумеют пообщаться; может, и ничего не скажет, просто возьмет за руку.
Священник — его преподобие, пастор, а может, батюшка? кто знает? Лени в таких вещах не разбиралась — заговорил:
— Все мы знали Женеву Уокер. Она не была моей прихожанкой, но она была одной из нас с того самого дня, как Том Уокер привез ее из Фэрбанкса. Она ничего не боялась и никогда не сдавалась. Помните, как Али уговорила ее спеть гимн на Празднике лосося и Женева так фальшивила, что завыли собаки и даже Матильда сбежала? А Джен допела и сказала: «Ну да, петь я не умею, и что? Меня же Али попросила». Или как на соревновании рыбаков зацепила Тома крючком за щеку и заявила, что теперь ей положен приз за самый большой улов? Сердце у нее было большое, как Аляска. — Он вздохнул и замолчал. — Наша Джен. Она умела любить. И пусть в конце концов мы запутались, за кем она все-таки замужем, но какая разница. Мы все ее любили.
Тихий печальный смех.
Лени не слушала. Она даже не знала, сколько прошло времени. Она думала о своей маме, о том, каково было бы ее потерять. Наконец она поняла, что собравшиеся расходятся: зашаркали ноги, заскрипели половицы.
Служба закончилась.
Лени попыталась пробраться к Мэтью, но тщетно: публика, толкаясь, двигалась к выходу.
Лени не заметила, чтобы в церкви обсуждали, не заглянуть ли после похорон в «Лягающегося лося», однако именно туда все и направились, точно лемминги. Как будто взрослыми двигал инстинкт.
Лени вслед за родителями спустилась с холма, перешла через дорогу и очутилась в обугленном полуразрушенном салуне. С порога ей ударил в нос едкий запах прокопченного дерева. Видимо, гарь не выветривалась. Внутри — словно в пещере. Висевшие на стропильных балках газовые фонари покачивались и скрипели, стоило открыть входную дверь.
Старый Джим за стойкой разливал напитки, стараясь как можно проворнее обслужить каждого посетителя. На плече у него висела мокрая серая тряпка, капли воды расплывались темными пятнами на груди фланелевой рубашки. Поговаривали, что Джим работал барменом не один десяток лет. Начинал он в те давние времена, когда немногие мужчины, обитавшие в этой глуши, либо прятались от Второй мировой, либо только с нее вернулись. Папа сразу заказал четыре стаканчика виски и осушил их один за другим.
Посыпанный опилками пол пах пылью, как в амбаре, и приглушал шаги толпившихся в салуне. Все говорили одновременно, негромко, как полагается при таком случае. Лени слышала обрывки разговоров, воспоминаний. «Красивая… последнюю рубашку отдаст… а хлеб какой вкусный пекла… трагедия».
Лени видела, как гибель Женевы повлияла на людей, как потускнели их глаза, как печально они качают головами, как обрывают фразы на половине, точно не могут решить, что же облегчит их скорбь — слова или молчание.
У Лени еще никто никогда не умирал. Она видела смерть по телевизору, читала о ней в любимых книгах (смерть Джонни в «Изгоях» буквально перевернула ей душу), теперь же поняла, как это бывает на самом деле. В литературе смерть означала многое: смысл, катарсис, возмездие. В книгах герой умирал оттого, что у него остановилось сердце, но были смерти и иного рода — сознательный выбор, подобно тому, как Фродо решил отправиться в Серую гавань. Погибших оплакивали, скорбели по ним, но в лучших ее книгах в смерти было и умиротворение, и удовлетворение — ощущение, что история закончилась правильно.
Однако сейчас Лени видела, что в жизни все иначе. Со смертью близких в душе поселяется печаль, меняется взгляд на мир.
Это заставило Лени задуматься о Боге, о том, чем он может помочь в такие минуты. Впервые в жизни она задалась вопросом, во что верят ее родители, во что верит она сама, и поняла, почему мечта о рае утешает.
Нет ничего страшнее, чем потерять маму. При одной лишь мысли об этом у Лени свело живот. Мама — точно бечевка у воздушного змея. Держит тебя крепко и прочно, а без нее ты улетишь, потеряешься в облаках.
Лени не хотелось даже думать об этом ужасе, тяжкой ноше, которую не выдержит ни один хребет, но в такие минуты отвернуться не получится, а потому она смело взглянула смерти в глаза, не мигая, не отворачиваясь, и сразу поняла: будь она на месте Мэтью, ей сейчас был бы нужен друг. Кто знает, чем она поможет и что лучше — то ли тихонько побыть рядом, то ли трещать без умолку, лишь бы не молчать. Придется ей самой решить, как именно его поддержать. Но что дружба поможет, Лени знала наверняка.
По внезапно наступившей тишине она поняла, что в таверну вошли Уокеры. Все обернулись к двери.
Первым на пороге появился мистер Уокер. Он был таким высоким и плечистым, что ему пришлось пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь, длинные светлые волосы падали ему на лицо, он то и дело убирал их назад. Мистер Уокер увидел, что все стоят и смотрят на него, замер, выпрямился. Медленно обвел серьезным взглядом собравшихся друзей. Горе его состарило. За мистером Уокером шла белокурая красавица с мокрым от слез лицом. Она обнимала Мэтью за плечи, точно агент секретной службы, защищавший ненавистного людям Никсона от гнева толпы. Позади них топтался Кэл с остекленевшим взглядом.
Мистер Уокер заметил маму и направился к ней.
— Соболезную, Том. — Мама подняла на него заплаканные глаза.
Мистер Уокер посмотрел на нее:
— Я должен был пойти с ними.
— Ох, Том… — Мама коснулась его руки.
— Спасибо, — хрипло прошептал он и тяжело сглотнул, словно боялся сказать лишнее. Оглядел собравшихся вокруг друзей. — Я знаю, мало кто любит похороны в церкви, но на улице чертовски холодно, да и Женеве нравились обряды.
Собравшиеся дружно забормотали в знак согласия, все переминались с ноги на ногу, к скорби их примешивалось облегчение.
— За Джен. — Марджи-шире-баржи подняла стаканчик.
— За Джен!
Взрослые чокнулись, осушили стаканы и потянулись к бармену за новой порцией, Лени же наблюдала, как Уокеры пробираются сквозь толпу, то и дело останавливаясь, чтобы со всеми пообщаться.
— Ничего так похороны, пышные, — громко заявил Чокнутый Эрл. Он был пьян.
Лени покосилась на Тома Уокера: слышал ли? Но тот разговаривал с Мардж и Натали.
— А чего ты ждал? — Папа проглотил очередную порцию виски. Глаза у него осоловели от выпитого. — Странно, что губернатор не прилетел выразить соболезнования. Я слышал, они с Томом дружки, вместе рыбачат. Уокер не упускает случая нам об этом напомнить — дескать, вы шваль, а я…
Мама придвинулась ближе:
— Эрнт. Он сегодня жену похоронил. Неужели нельзя…
— А ты вообще заткнись, — прошипел отец. — Я видел, как ты на него пялилась…
К ним подошла Тельма.
— Эрнт, ради бога. Сегодня день траура. Забудь ты о ревности хоть на десять минут.
