— Она кому-нибудь когда-нибудь говорила, что он ее избивает?
— Мне об этом ничего не известно.
— Если вы действительно хотите помочь, скажите правду, — посоветовал шеф Уорд.
Лени уставилась на него.
— Ну же, Лени. Мы оба знаем, что случилось в тот вечер. Ваша мама действовала не в одиночку. Вы тогда были совсем юной. Вы тут ни при чем. Вы выполнили мамину просьбу, да и кто поступил бы иначе? Вас любой поймет. В конце концов, он вас избивал. Суд это учтет.
Он был прав. Она действительно тогда была совсем юной. Перепуганной беременной девочкой восемнадцати лет.
— Позвольте мне вам помочь, — настойчиво произнес Уорд. — Сбросьте это ужасное бремя.
Лени понимала, что и мама, и бабушка с дедушкой предпочли бы, чтобы она соврала, сказала, что не видела ни убийства, ни как мать поехала на Хрустальное озеро, ни как пошел ко дну в ледяной воде труп отца.
Чтобы она сказала: это не я.
Свалила все на маму, стояла на своем.
И навсегда сохранила эту страшную темную тайну. Солгала.
Мама хотела, чтобы Лени вернулась домой, но ведь дом — не просто хижина в тайге над тихой бухтой. Дом — это состояние души, умиротворение от того, что ты верен себе и живешь честно. Нельзя вернуться домой наполовину. Нельзя строить новую жизнь на шатком основании лжи. Больше она так не может. Тем более дома.
— Правда вас освободит, Лени. Ведь вы именно этого хотели? Поэтому вы здесь? Расскажите же мне, что на самом деле произошло в тот вечер.
— Когда он узнал, что я беременна, так мне врезал, что распорол щеку и сломал нос. Я… помню не все, только то, как он меня ударил. Потом я услышала, как мама сказала: «Не трогай Лени», и раздался выстрел. Я… увидела, как рубашка его пропиталась кровью. Мама ему два раза выстрелила в спину. Чтобы он меня не убил.
— И вы помогли ей избавиться от тела.
Лени замялась, но шеф Уорд так сочувственно на нее смотрел, что она прошептала:
— И я помогла ей избавиться от тела.
Шеф Уорд с минуту молча смотрел на документы, лежавшие перед ним на столе. Казалось, он собирался что-то сказать, но потом передумал. Скрипнул ящиком стола, достал лист бумаги и ручку.
— Напишите обо всем.
— Но я же вам все рассказала.
— Мне нужно письменное признание. И тогда мы с этим покончим. Ну же, Лени, не сдавайте позиции, осталось совсем чуть-чуть. Вы же хотите об этом забыть?
Лени взяла ручку. Уставилась на пустой лист бумаги.
— Что, если я попрошу вызвать адвоката? Дедушка наверняка бы мне это посоветовал. Он юрист.
— Пожалуйста, — согласился Уорд, — виновные так и делают. — Он взял трубку. — Ну так что, позвать?
— Вы мне верите, правда? Я его не убивала, мама тоже не хотела его убивать. Закон же теперь защищает женщин, пострадавших от домашнего насилия.
— Конечно. Тем более что вы сказали мне правду.
— То есть мне нужно лишь все это записать и вы меня отпустите? И я смогу поехать в Канек?
Он кивнул.
Что изменится, если она обо всем напишет? Лени начала медленно, слово за словом, восстанавливать события того ужасного вечера. Как отец набросился на нее с кулаками, как взял ремень, как хлынула кровь, как собралась в лужицу на полу. Дорога по морозу на озеро. Последний взгляд на папино лицо цвета слоновой кости в лунном свете — перед тем как он скрылся под водой. Стук льдинок, выплеснувшихся из проруби.
Лени умолчала лишь о том, что им помогала Мардж Берд-солл. Об этом она словом не обмолвилась. Не упомянула ни о бабушке с дедушкой, ни о том, куда именно они с мамой уехали с Аляски.
Закончила она так: «Мы улетели из Хомера в Анкоридж и уехали с Аляски».
Подвинула листок Уорду.
Шеф полиции вынул очки из отвисшего нагрудного кармана, пробежал глазами ее признание.
— Мам, я дочитал, — подал голос Эмджей.
Лени поманила его к себе. Он захлопнул книгу и кинулся к ней со всех ног. Забрался на колени, как обезьянка. Он был уже крупноват, но Лени не стала его прогонять. Обняла сына. Эмджей болтал худенькими ножками, пинал кроссовкой металлический стол. Бум-бум-бум.
Шеф Уорд посмотрел на Лени и объявил:
— Вы арестованы.
У Лени земля ушла из-под ног.
— Но… вы же говорили… что если я напишу, то мы на этом закончим.
— Мы и закончили. Теперь вами займутся другие. — Он запустил руку в волосы. — Зря вы сюда пришли.
Ее ведь годами предупреждали. Как же она забыла? Но потребность в прощении и искуплении победила здравый смысл.
— Что вы имеете в виду?
— От меня теперь ничего не зависит, Лени. Вами займется суд. Я посажу вас под арест — по крайней мере, до тех пор, пока вам не предъявят обвинение. Если у вас нет денег на адвоката…
— Мам! — нахмурился Эмджей.
Шеф зачитал Лени по бумажке ее права и добавил напоследок:
— А сына вашего передадим в социальную службу — если, конечно, его некому забрать. В опеке о нем позаботятся. Обещаю.
Лени диву давалась: как она могла оказаться такой глупой и наивной? Почему сразу не догадалась? Ее ведь предупреждали. А она все равно поверила полицейскому. Хотя знала, что к женщинам закон жесток и несправедлив.
Ее так и подмывало разразиться руганью, завизжать, заплакать, расшвырять мебель, но поздно. Она допустила ужасную ошибку. Второй не будет.
— Позвоните Тому Уокеру, — сказала Лени.
— Тому? — нахмурился шеф Уорд. — С какой стати я должен ему звонить?
— Позвоните, и все. Скажите, что мне нужна помощь. Он за мной приедет.
— Кто вам нужен, так это адвокат.
— Ага, — согласилась Лени. — Вот и про адвоката тоже ему скажите.
Тридцать
До этого дня слово «производство» ассоциировалось у Лени скорее с огромными заводами или какими-то фабриками, где продукты менялись до неузнаваемости, превращались во вредные. Типа плавленого сыра.
Теперь же это слово обрело совершенно иное значение.
Отпечатки пальцев. Фотографии крупным планом анфас и в профиль. «Пожалуйста, повернитесь вправо». Ее обыскивают.
— Прикольно! — Эмджей бегал туда-сюда по камере, водил рукой по решетке. — Я как вертолет. Послушай. — И он снова припустил вдоль решетки, со стуком пересчитывая пальцем прутья.
Лени не сумела выдавить улыбку. Ей не хотелось смотреть на Эмджея, но и отвернуться тоже не могла. Чего ей стоило уговорить полицейских, чтобы позволили взять его с собой в камеру! Слава богу, они в Хомере, а не в Анкоридже, уж там-то для нее не сделали бы послабления. Тут же, видимо, уровень преступности невелик. В камеру сажают разве что пьяниц по выходным.
