Кора листала журнал «Пипл». («Тед Дэнсон
[74] снова повеселится в “Веселой компании”» — что за дурацкий заголовок!) Попыталась разгадать кроссворд на последних страницах, но дело толком не пошло, так как в поп-культуре Кора не разбиралась.
Примерно полчаса спустя в приемную вышла медсестра с фиолетовыми волосами и отвела Кору в маленький кабинет, на стенах которого висели дипломы, награды и прочее в этом духе. Коре указали на жесткий черный стул.
Она села, скрестив ноги в щиколотках, как ее учили в те годы, когда она еще состояла в загородном клубе. Ей вдруг отчего-то пришло в голову, что это наглядный пример того, как на ее веку поменялось отношение к женщинам. Теперь всем безразлично, как ты сидишь.
— Видите, Эвелин? — начала доктор, строгая дама в жестких седых кудряшках, похожих на стальную мочалку, явно неравнодушная к туши для ресниц. Она была такая тощая, словно питалась только сырыми овощами да черным кофе, но если кто и осудит женщину за худобу, так точно не Кора. Позади стола на светящемся экране, словно из детского конструктора, висели рентгеновские снимки.
— И где же тут воспаление легких? — Кора с недоумением смотрела на снимки. Казалось, на них изображен осьминог, который что-то пожирает.
Доктор заговорила было, но замялась.
— Ну так что?
Доктор Прашер указала на один из снимков:
— Видите вот эти большие белые пятна? Здесь. Здесь. И здесь. И вот этот белый изгиб? Тень вдоль позвоночника? Все это очень похоже на рак легких. Разумеется, нам нужно будет сделать дополнительные исследования, чтобы удостовериться…
Стоп. Что?
Как такое возможно?
А, ну да. Она же курит. А это рак легких. Лени годами ругалась с Корой из-за этой дурной привычки, предупреждала как раз о таком исходе. Кора же в ответ только посмеивалась: «Ну да, конечно, а еще меня может сбить машина, когда я буду переходить через дорогу».
— На снимке компьютерной томографии видно новообразование в печени, то есть метастазы, — добавила доктор Прашер и продолжила объяснения.
Слова путались у Коры в голове: гласные и согласные, вдохи и выдохи.
Доктор Прашер все говорила, используя обычные слова в необычном, немыслимом контексте. Бронхоскопия, опухоль, агрессивная.
— Сколько мне осталось? — спросила Кора и с опозданием поняла, что перебила врача.
— Этого вам никто не скажет, миссис Грант. Но рак явно запущенный. Четвертая стадия с метастазами. Я понимаю, это нелегко принять.
— Сколько мне осталось?
— Вы еще довольно молоды. Мы применим агрессивную терапию.
— Ясно.
— Надежда есть всегда, миссис Грант.
— Неужели? — спросила Кора. — А еще есть карма.
— Карма?
— В нем был яд, — сказала себе Кора, — и я его выпила.
Доктор Прашер нахмурилась, подалась вперед:
— Эвелин, это болезнь, а не воздаяние и не кара за грехи. Что за дикость, в самом деле.
— Ну да.
— Что ж, — доктор Прашер нахмурилась, встала, — бронхоскопию я назначаю на сегодня. Она должна подтвердить диагноз. Быть может, вы хотите кому-то позвонить?
Кора поднялась, но колени у нее подкосились, и она ухватилась за спинку стула. Поясницу снова прострелило, больнее обычного, потому что теперь она знала, что к чему.
Рак.
У меня рак.
Она понятия не имела, как скажет это вслух.
Она закрыла глаза, выдохнула. Представила — вспомнила — рыжую девчушку с пухлыми ручками и веснушками, похожими на россыпь молотой корицы. Девочка тянется к ней, говорит: «Мама, я тебя люблю».
Кора через многое прошла. Она выжила, хотя не раз могла умереть. Она часто гадала, как сложится вторая половина жизни, придумывала тысячи способов загладить вину. Она представляла, как постареет, выживет из ума, будет смеяться, когда надо плакать, класть в еду соль вместо сахара. Она мечтала, что Лени снова влюбится, выйдет замуж, родит еще ребенка.
Мечты.
Миг — и вся ее жизнь съежилась и стала видна целиком. Все страхи, сожаления, разочарования улетучились. Важно было лишь одно: как же она сразу не догадалась? К чему ухлопала столько времени на поиски себя? Ей ведь давно следовало это понять. С самого начала.
Она мать. Мать. И теперь…
Моя Лени.
Хватит ли ей духу попрощаться?
Лени стояла у закрытой двери маминой больничной палаты, стараясь отдышаться. Вокруг, в коридоре, шумели люди, скрипели резиновыми подошвами по полу, возили тележки из палаты в палату, объявляли о чем-то по громкой связи.
Лени взялась за серебристую металлическую дверную ручку, повернула.
Вошла в просторную палату, разделенную на две части занавесками, которые висели на прикрепленных к потолку металлических карнизах.
Мама сидела в постели, откинувшись на гору белых подушек, и напоминала старинную куклу. Тонкая кожа слишком туго обтягивала ее точеные черты, над вырезом не по размеру большой больничной сорочки торчали остренькие ключицы, кожа над ними запала.
— Привет, — сказала Лени, наклонилась и поцеловала маму в мягкую щеку. — Что же ты меня не предупредила, что идешь к врачу? Я бы пошла с тобой. — Она убрала с маминых глаз пушистые светлые волосы с проседью. — У тебя воспаление легких?
— У меня рак в четвертой стадии. Причем какой-то хитрый, уже пробрался и в позвоночник, и в печень. И в кровь.
Лени в буквальном смысле попятилась от кровати, едва удержалась, чтобы не закрыть лицо руками. У нее перехватило дыхание.
— Что?
— Прости меня, родная. Я понимаю, хорошего тут мало. Доктор меня тоже не обнадежила.
«Хватит!» — хотелось крикнуть Лени.
Рак.
— Т-тебе больно?
Нет. Она не это хотела сказать. А что?
— А, — мама махнула рукой в прожилках, — я сильная, я же с Аляски. — И потянулась мимо Лени за сигаретами.
— Разве здесь можно курить?
— Нельзя, конечно, — ответила мама и дрожащей рукой зажгла сигарету. — Но у меня вот-вот начнется химиотерапия. — Она выдавила улыбку. — То есть меня ждет облысение и тошнота. Хорошо же я буду выглядеть.
— Ты же не сдашься, правда? — спросила Лени, смаргивая слезы, — не хотела, чтобы мама их заметила.
— Нет, конечно. Уж я этой гадине задам!
Лени кивнула, вытерла глаза.
