Господи, что творилось в те дни в Москве! На улицах и перед входом в Дом кино толпились демонстранты с плакатами «Долой фашистскую диктатуру КПСС!», «Советские суды – наследие сталинизма» и «Требуем распустить КГБ!». До моего отъезда из СССР каждый такой плакат стоил бы его хозяину стальных наручников, пары сломанных милиционерами ребер и пятнадцать лет в лагере для диссидентов в болотах Мордовии. А теперь те же милиционеры индифферентно стояли за веревочным ограждением входа в Дом кино и безучастными взглядами скользили по этим плакатам. Но еще больше, чем плакаты, меня поразили лица людей, которые их держали. Я не знаю, как это описать, – на всех лицах этой толпы, в их глазах было одно единое выражение ПРЕДЕЛА, КОНЦА, ДНА. Словно этот народ уже вычерпан до последней капли, и на дне их общей души – только ножи, торчащие из сухого пепла…
Я прошел к разрыву в веревочном ограждении, но милиционер преградил мне путь:
– Ваши документы!
– Press! – ответил я по-английски, ткнул пальцем в свою красную бирку на лацкане пиджака и уверенно шагнул мимо него в Дом кино.
Вот и всё. Импортная бирка и знание психологии советской милиции открыли мне дверь на первое заседание оппозиции советского парламента. В прохладном вестибюле Дома кино было пусто, но над широкой лестницей, уходящей вверх, к залу, гремел мужской голос:
– Да, мы оппозиция! Но мы оппозиция конструктивная! Мы за быстрый переход от диктатуры к демократии! А они – за плавный, медленный переход…
«Они» – это, конечно, про Горбачева и его команду, подумал я, взбежал по лестнице навстречу радиоголосу, шагнул в зал и оказался в проходе между сценой и первым рядом. Тут торчала телегруппа, они снимали оратора на трибуне, и длинноволосый седой режиссер недовольно повернулся ко мне. Но…
– Старик! – тут же просиял он, это был мой давний приятель Гриша Залкинд. – Ты видишь, что у нас происходит! Конвент! Французская революция!
Невольно заражаясь этой эйфорией демократии, я прошел по боковому проходу на галерку, где были свободные места и камеры иностранных тележурналистов. И вдруг…
За спинами журналистов вдруг возник по-прежнему стройный, высокий, но совершенно седой Яков Александрович Сегель. Раскинув руки для объятий, он шел ко мне – старый, красивый, в прекрасном голубом костюме и синем галстуке.
– С приездом, дорогой! – И он обнял меня, как отец обнимает блудного сына. – Ты поседел там, в Америке!
– А вы прекрасно выглядите, – ответил я ему на «вы», все еще чувствуя себя студентом перед уважаемым профессором.
– Слушай, старик! – сказал он. – У меня есть замечательная идея для совместного фильма! Нужна иностранная фирма. Ты можешь протолкнуть мою заявку в Голливуде?
– Боюсь, что нет. Я уже не работаю в кино, я пишу книги.
– Жаль… – Он смерил меня пристальным взглядом. – А сколько тебе лет?
– Полсотни уже, – усмехнулся я.
– Небось, еще трахаешь баб, как тогда в Болшеве?
– Ну-у-у… – произнес я смущенно, эти темы я еще никогда не обсуждал со своими профессорами.
– Конечно, трахаешь… – Он вздохнул. – А я уже нет. Не могу! – И, обреченно разведя руками, повернулся и ушел к буфетной стойке.
Глядя ему в спину, сразу ставшую какой-то старо-сутулой, я вдруг подумал: господи, неужели и в революцию люди думают только об этом? И неужели и я в его годы буду думать только об этом?
…С тех пор, вспоминая Сегеля, я вижу его спину, уходящую от меня в никуда.
Но, признаюсь, проросшая в противне пшеница растет теперь и на моем подоконнике. И каждый раз за завтраком я вспоминаю своего первого болшевского учителя сыроедения…
* * *
Эльдар Рязанов был полной противоположностью Якову Сегелю. Шумно вселившись в соседнюю комнату в «моем» коттедже, он тут же постучал в мою дверь:
– Кончай работать! Помоги мне принести продукты из машины!
Вдвоем мы пошли к его «Волге» и принесли в коттедж: несколько желтых трехкилограммовых шаров сыра, с десяток палок сервелата и колец охотничьих колбас, пятикилограммовые кирпичи ветчины и буженины, завернутые в непромокаемую бумагу-кальку, бутылки с кефиром, молоком и боржоми, два пудовых арбуза, три дыни и дырчатый ящик с персиками и виноградом. Я поинтересовался:
– Это из Елисеевского? У вас день рождения?
– Да нет! – отмахнулся он. – Это мы с тобой съедим за пару дней. Ну, и Нина нам поможет…
О романе Эльдара с Ниной Скуйбиной, самой красивой редакторшей (или самым красивым редактором?) советского кинематографа, знал тогда весь «Мосфильм», и весь Дом творчества «Болшево» радовался за них обоих. Но даже когда на вечерние чаепития на нашей веранде (закутавшись в плед, Нина всегда молча сидела на диване) к нам приходил еще и маленький худенький Эмиль Брагинский, постоянный соавтор Эльдара, – даже тогда я не знал, как мы справимся с таким количеством еды. Однако проходило три дня, и Эльдар говорил:
– Продукты кончились. Поехали в магазин.
Мы садились в его «Волгу», ехали в продмаг на Первомайку. Это был все тот же 1970-й или 1971-й, продукты еще были в советских магазинах, и Эльдар изумлял продавщиц:
– Какой у вас сыр? Советский? А голландского нет? Ладно, нам четыре головки. Нет, целиком четыре головки сыра! Так, а копченая колбаса есть? Шесть палок колбасы…
В моем детстве самыми знаменитыми – после Райкина – комиками были высокий и худой Тарапунька и маленький толстячок Штепсель. Не будь Рязанов и Брагинский выдающимися кинематографистами, они могли бы составить такую же эстрадную пару – широкоформатный жизнерадостный Эльдар и мелкокалиберный Эмиль, вся грусть еврейского народа. В Болшеве они вдвоем написали сценарии лучших рязановских комедий – «Берегись автомобиля», «Ирония судьбы, или С легким паром», «Зигзаг удачи», «Вокзал для двоих» и другие. Но в те дни, когда Эльдар уезжал из Болшева на «Мосфильм», Эмиль филонил и запоем, даже в столовой, читал в оригинале американские детективы в ярких обложках. Однажды я с завистью спросил:
– Эмиль, откуда вы так прекрасно знаете английский?
– Я не знаю английский, – сказал Эмиль. – Точнее, я вслух не могу произнести ни слова из того, что читаю. Потому что я никогда не учил этот язык и не был за границей. Но читаю свободно – начал читать со словарем, а потом выбросил словарь и просто догадываюсь, что значит каждое новое слово, когда оно попадается в пятый раз…
В 1986-м в США я прочел в американской прессе, что в Торонто на кинофестиваль приезжает советский кинорежиссер Эльдар Рязанов. Жил я тогда под Нью-Йорком в Катскильских горах, но телефон работал исправно, я вызвонил в Торонто директора фестиваля, выяснил, в каком отеле будет жить советская делегация, и…
Ровно в девять утра я позвонил Рязанову в номер, но ответил не Эльдар, ответил женский голос, и у меня было меньше секунды, чтобы понять, с кем Эльдар прилетел в Торонто.
