Он подполз еще ближе, и Сапог ощутил тяжелый смрад, сочащийся густыми волнами от вконец опустившегося мужчины.
– Ты о чем, Керосин? – усмехнулся уголовник. – Какой, к едрене-фене, выбор? Ты себя в зеркало видел?
Наркоман медленно покачал головой и, ухмыльнувшись, неожиданно поманил чумазым пальцем, словно намереваясь поведать Сапогу некую тайну.
– Ты меня начинаешь утомлять, Керосин, – сухо произнес Сапог, тем не менее чуть подавшись вперед.
– А я ведь… кое-что знаю, Сапожок, – прошептал Керосин. На этот раз он смотрел бывшему зэку прямо в глаза. Глядя в них, Сапог почему-то подумал о заброшенном котловане, с торчащей внизу арматурой. Один шаг в темную бездну, и ты, истекая кровью, ломаный-переломаный, извиваешься на ржавых прутьях, словно червяк на крючке.
– Что ты знаешь, чучело огородное? – тихо спросил Сапог. – И не смей меня называть Сапожком. Еще раз скажешь, челюсть сверну.
– Подвал, Сапожок, – чуть слышно промолвил Керосин. – Ты не забыл про подвал и Шмеля?
Он глумливо захихикал, видя, как побледнел Сапог.
* * *
Спустя минут двадцать после того, как чета Уваровых ушла, домой после смены вернулась Мария, супруга Павла Егоровича.
– Что, уже хряпнул? – спросила она, подозрительно оглядев покачивающегося в коридоре мужа. – На полдня оставить нельзя, бездельник…
– Молчать, женщина, – проворчал инвалид. Неуклюже переставляя ноги в расхристанных тапках, он двинулся в комнату и, поскользнувшись на раскрытом альбоме для рисования, едва не грохнулся на пол.
– Едрить-колотить, Димка! – выругался он. – А ну, убрал здесь все быстро!
Мальчик, увлеченно разрисовывающий цветными фломастерами собственные трусы, поднял голову.
– Сейчас.
– Не щас, а щас же, – потребовал Павел Егорович.
Мальчуган нехотя поднялся с пола и шагнул к альбому.
– А у меня тлусы как ладуга, – похвастался он Марии, демонстрируя изрисованные трусики.
– Ну да. Осталось только мордаху разукрасить, – бросила женщина, даже не поздоровавшись с ребенком. Скинув стоптанные сапоги в белесо-солевых разводах, она отправилась в ванну.
– Ну и пусть, – выпятив нижнюю губу, сказал Дима. – Меня все лавно сколо забелут отсюда. И Сашку, и Малинку.
В дверь позвонили.
– Машка, открой! – заорал из комнаты Павел Егорович. – Эти уже, наверное, пожрали и вернулись…
Мария, на ходу вытирая руки выцветшим полотенцем, направилась к двери.
– Когда же этот дурдом закончится…
– А к нам очкалик плиехал с толстой тетей, – сообщил ей в спину Дима. – Они нас забелут…
Мария щелкнула замком и, распахнув дверь, скривилась:
– Во, еще одна… Че забыла, Оль?
– Маша, добрый вечер, – поздоровалась с ней женщина с двумя пакетами в натруженных руках. – Можно войти? Я ненадолго.
Мария отступила, позволяя нежданной гостье пройти.
– Их увозят сегодня, – известила Мария, и в ее голосе прозвучало неприкрытое злорадство. – Так что ты зря все это притащила.
Ольга поставила пакеты на пол.
– Там фрукты, соки, печенье… – сказала она, убирая со лба прядь, выбившуюся из-под шерстяной шапочки.
Увидев женщину, Дима озарился улыбкой и, сияя от радости, подбежал навстречу.
– Пливет, тетя Оля!
– Привет, мой хороший, – расплылась в улыбке гостья. Она хотела обнять малыша, но между ними встала Мария.
– Ты это, бросай чудить, Оль, – заговорила она, уперев руки в бока.
Из комнаты вышел Павел Егорович. Его качало из стороны в сторону, словно он был на палубе корабля во время мощного шторма.
– Я просто хотела увидеть детей, – спокойно сказала Ольга.
– Попрощайся с ними, – предложил Павел Егорович, икнув. – Щас девки придут, и их увезут отседа. Навсегда, – добавил он, почесав багровый нос.
Полноватое лицо Ольги слегка побледнело.
– А где девочки? – спросила она. – Уже из школы давно пора было прийти!
Павел Егорович присвистнул.
– Ишь ты, время даже считаешь, – хмыкнул он. Его мутный взгляд уперся в пакеты с продуктами. – Че таскаешь все время эту хрень? Думаешь, мы их голодом морим?! Лучше бы деньгами дала!
– Ага, – закивала Мария. На ее щеках проступили алые пятна. – Чтобы ты пропил все?!
Она взглянула на Ольгу:
– Две минуты, Оль. Целовайтесь и уходи. Извини, но мне этот балаган уже вот где.
С этими словами Мария провела по шее ребром ладони и ушла на кухню. Спустя секунду оттуда раздалось раздраженное хлопанье ящиков и звон посуды.
Дима выжидательно смотрел на опечаленную женщину, сидящую перед ним на корточках.
– Тебе глустно? Не глусти, тетя Оля, – зашептал Дима. – Мы к тебе в гости плиедем.
Неожиданно ему в голову пришла какая-то мысль, и он, блеснув черными глазенками, возбужденно заговорил:
– А хочешь, поехали с нами?! Дядя Боля доблый. Он мне лобота подалил. А вот тетя Лена всегда недовольная. Я хочу, чтобы нашей мамой была ты, а не тетя Лена.
Ольга отвернулась, чтобы Дима не увидел, как повлажнели ее глаза.
– Ладно, Оль, – миролюбиво произнес Павел Егорович, продолжавший бестолково топтаться в коридоре. – Долгие проводы, долгие сопли. То есть слезы. Шла бы ты домой. Все равно тебе бы их не отдали. И дело ведь не в том, что они богатеи, а ты нищая, как церковная мышь. Они – семья, понятно тебе? А ты баба одинокая. И старая к тому же. Ну-ну, не обижайся… Смирись с этим. Богу богово…
Ольга медленно поднялась на ноги. С нежностью погладила Диму по нечесаной голове.
– Я подожду на улице девочек, – сказала она, обращаясь к Павлу Егоровичу. Тот что-то проворчал, мол, дело хозяйское, жди где хочешь.
Скрипнула входная дверь – после визита Ольги ее так и не закрыли, и внутрь вошли Уваровы.
– А вот и мама с папой, – хихикнул инвалид и с вызовом посмотрел на Ольгу.
Едва заметно кивнув в знак приветствия, женщина покинула квартиру.
– Кто это? – напрямик спросила Елена.
– Да так… – фыркнул Павел Егорович. – Хотела к себе карапузов забрать. Шляется тут все время…
Из кухни выглянула Мария. Поздоровавшись с семейной четой, она пояснила:
– Это Ольга Еремина, живет по соседству. Раньше ее муж с родным отцом ребятишек дружили.
– Да? – удивился Борис. – Я видел личное дело детей. Их отец… – он запнулся, бросив взгляд на Диму, внимательно прислушивающегося к разговору, затем, решив, что тот все равно не поймет, о чем речь, продолжил: – Он же погиб на охоте?
