Мне надо было рассказать ему свою историю. Я должен был объяснить ему, как себя вести, когда я забуду, что я его отец. И мне придется рассказать, как научить меня снова быть отцом.
* * *
Наталия ждала меня за домом. Она сидела на невысокой кирпичной стене лицом к океану, подняв голову к ночному небу. На чернильном холсте сверкали звезды, особенно яркие при молодой луне. Бриз, налетавший с воды, поднимал ее волосы, буйную шевелюру, в которой мне хотелось затеряться. Я залюбовался ею, впитывал каждый изгиб, чтобы не забыть ни одной детали, когда буду описывать свой день. Нат все еще была в бикини после послеполуденного пребывания на мексиканском солнце. Бирюзовые завязки выглядывали из-под белого льняного пляжного халата, обнимая ее шею, словно руки любовника.
Я подумал о нашем будущем, гадая, сколько раз я еще смогу посмотреть на нее своими глазами. Увижу ли я ее снова? Она собиралась завтра улететь домой, чтобы до рождественских каникул завершить проекты этого года.
Нахлынувшие эмоции подтолкнули меня к ней. Почувствовав мое присутствие, Наталия повернулась ко мне и улыбнулась. Ее пальцы сплелись с моими.
– Как все прошло?
Ветер ударил меня в спину, взъерошил ей волосы. Я поймал завитки, прилипшие к ее влажным губам, и убрал их за ухо, позволив своим пальцам задержаться на изящной линии ее шеи. Мой взгляд скользил следом за пальцами, когда они опустились к впадине ключицы и пробежались по округлостям ее грудей.
– Он подавлен, – ответил я. Джулиан плакал, я тоже плакал. Я оставался с ним, пока он не уснул беспокойным сном.
– У него появятся вопросы, когда он все осознает. – Наталия раздвинула колени, чтобы я встал между ними.
– Я отвечу на любой его вопрос. – Я легко поцеловал ее в лоб, и ее пальцы нажали на мои бедра, прижимая меня. – Я люблю тебя, Нат.
– Я тоже люблю тебя, Карлос. И всегда буду любить тебя, любого тебя.
У меня защипало глаза. Лицо напряглось, когда я попытался сдержать эмоции, еще не остывшие после долгого разговора с Джулианом. Прижав руку Наталии к сердцу, я прошептал у самых ее губ «то же сердце» и поцеловал ее. Между поцелуями я рассказал ей о тех вещах, которые положил в сейф.
– Я написал самому себе два письма. Одно я положил в сейф, другое отправил по почте тебе.
– Мне?
– Не вскрывай его. Сохрани для Джеймса.
У Наталии перехватило дыхание, и она напряглась под моими блуждающими руками.
– Что в нем написано?
Я поцеловал ее в шею, ощутил соленый вкус ее кожи и произнес молитву о том, чтобы, в конце концов, у нас двоих и у моих сыновей все получилось.
– В нем написано, – начал я, развязывая тесемки ее бикини, – «Дорогой Джеймс…»
Я пересказывал то, что написал в письме, и любил ее, надеясь, что это не в последний раз.
Глава 31
Джеймс
Настоящее время
30 июня
Ханалеи, Кауаи, Гавайи
Томас выглянул из-за стюардессы, склонившейся над Джеймсом.
– Страшный сон? Ты побеспокоил других пассажиров.
Стюардесса положила руку ему на плечо:
– Хотите кофе?
Джеймс расправил мятую рубашку и выпрямился в кресле.
– Да, это было бы замечательно. – Он почти не спал предыдущую ночь и вырубился, как только самолет взлетел.
Томас показал Джеймсу свой пустой стакан из-под «кровавой Мэри».
– Пойду за добавкой. – Брат прошел в начало салона первого класса, оставив Джеймса приходить в себя после дезориентации.
Руки у него дрожали, пульс частил. Этот кошмар был тяжелым. Он долгие годы не вспоминал о своем отце и встречах с ремнем. Хорошо забытые воспоминания, подумал Джеймс, пытаясь найти в ручной клади свой телефон. Пальцы нащупали конверт, который Наталия дала ему перед отъездом.
На конверте было написано его имя. Странно, что почерк Карлоса отличался от почерка Джеймса, хотя, впрочем, этого следовало ожидать. У них был разный стиль и в живописи. Края конверта потерлись, как будто его хранили в ящике с другими вещами. Или, возможно, Наталия много раз брала его в руки, гадая, представится ли ей возможность отдать конверт Джеймсу.
Он разорвал конверт и развернул лист бумаги. Наверху была эмблема «Эль-Студио дель Пинтор», художественной галереи, которую он продал в Пуэрто-Эскондидо. На бумаге было аккуратно выведено именно то, о чем говорила Наталия. Это было письмо ему от него. Пока Джеймс читал, его руки продолжали дрожать, а сердце устремилось к тому, кто в какой-то момент понял, что его время подходит к концу.
Дорогой Джеймс!
Когда ты вышел из состояния фуги и понял, что потерял больше, чем годы воспоминаний, ты наверняка разозлился на мир и возненавидел своих братьев. Ты любил Эйми и, вероятно, ненавидишь меня. Я тот парень, который отказался от лечения. Я не хотел вспоминать, кем я был, потому что для этого нужно было забыть, кем я стал. Но я медленно начинаю принимать то, что скорее всего я выйду из фуги и снова стану тобой. Я наконец понял, что есть нечто большее, чем ненависть к самому себе и стыд за то, что не смог защитить Эйми от Фила. Есть что-то еще в твоем прошлом, потому что я часто вижу это в ночных кошмарах. Должно быть, это и объясняет, почему фуга продлилась так долго.
Я настаиваю, чтобы ты разобрался с прошлыми ошибками, простил тех, кто сделал тебе больно, и обрел мир внутри себя. Пойми, что, несмотря на потери, выиграл ты намного больше: у тебя два невероятных и талантливых сына, женщина, которая годами была рядом с тобой и любит тебя больше всего на свете, свобода выражения в творчестве. Может быть, ты уже это сделал. И, может быть, ты уже нашел дорогу домой. В конце концов, ты же читаешь это письмо.
* * *
Джеймс вставил в прорезь ключ, который мать оставила ему у администратора. Замок щелкнул, и он открыл дверь в апартаменты Клэр.
Фил расположился на диване, положив руку на спинку. На брате была персиковая рубаха с гавайским рисунком, белые шорты и шлепанцы. Фила, всегда самого высокого и стройного среди них троих, заметно изменила тюрьма. Глубокие морщины прорезали лицо, редко видевшее солнце. Он прибавил в весе, обзавелся брюшком, а волос на голове стало меньше. В тех, что остались, появилась седина. Он потягивал желтый коктейль со сливками и голубым бумажным зонтиком и улыбнулся, когда увидел братьев.
Джеймс не знал, каких ощущений он, собственно, ждал от встречи с Филом. Ярость, охватившая его, когда он увидел старшего брата лежащим на Эйми, была логичной. Как был бы логичным и ужас, леденивший Джеймсу кровь, когда Фил направил на него ружье и приказал плыть. Слава богу, Джеймс еще со времен колледжа пробегал марафонскую дистанцию и тренировался для триатлона. Иначе он никогда ни за что не выжил бы. Он понял бы и враждебность. Из-за того, кем и чем был Фил, отец не раз устраивал ему порку. Эдгар Донато с успехом вбивал враждебность к Филу в Джеймса и Томаса.
