— По официальной версии — да. Но мне это сразу как-то не понравилось. Уж слишком изощренно она была убита. Срезанная кожа, игральный кубик в желудке. Способ, исполнение, все это указывает на то…
— Что убийство было продумано, — закончил за него Эдик.
— Точно! — Кирилл повернулся к нему.
— Я тоже думала про Ларису, — призналась Инга. — Когда погиб Туманов, а после него — Жужлев, и я шла по ложному следу убийцы коллекционеров, я даже проверила ее — не собирала ли она что-нибудь, за что ее могли убить. А когда выяснилось про Агеева, я какое-то время считала, что он убил и Ларису…
— Нет, — уверенно перебил ее Эдик. — Лариса не его целевая аудитория, почерк другой.
— Может, она кому дорожку перешла? — спросил Штейн. — Почему мы связываем ее гибель с другими смертями? Тут причины надо искать в ее личной жизни. В наркоманов я точно не верю. Наверняка кто-то прикончил ее за тот яд, которым она так любила плеваться…
— Олег, о мертвых либо хорошо, либо никак!
— Тогда я никак, — хмыкнул Штейн.
— Другой почерк, — задумчиво повторил Кирилл слова Эдика, — вот что меня не отпускает. Если бы мне дали дело Феоктистовой в качестве учебной практики в институте, я бы точно сделал вывод, что это работа очередного серийного убийцы.
— Но, слава богу, такой труп у нас пока только один, — сказала Холодивкер.
— Ключевое слово «пока», — сказал Эдик, машинально теребя ворот рубашки, — очень может быть, что мы просто чего-то не знаем.
— Или не замечаем, — кивнула Инга.
— Пессимисты вы! — Холодивкер аккуратно расставляла мокрые стаканы на расстеленное полотенце. — Давайте, что еще мыть? Мне на дежурство завтра! И еще поспать бы, чтобы руки не тряслись. Убить я, конечно, уже никого не убью, но то, что осталось, могу попортить.
— Ой, подождите! На посошок — еще одна история. — Кирилл распрямился, хрустнул суставами. — Инга, помнишь, ты натравила меня на Большой театр? Я еще в лоб от начальства получил и на тебя страх как разозлился?
— Еще бы не помнить! — кивнула Инга.
— Так вот, вызывает меня вчера Хрущ, полковник наш, и показывает письмо из Большого. Мол, благодарим за то, что привлекли наше академическое внимание к сохранности бесценных произведений. Короче, им посылка пришла с эскизом к опере «Легенда о таинственном городе Китеже», ну или как его там, не помню.
— «Сказание о неведомом граде Китеже».
— Ян говорю. И этот эскиз — подлинник Коровина, эксперты подтвердили. А у них «подлинник» преспокойно числится на хранении. Достали своего «Коровина», сличили — один в один, гениальная подделка! Во где талант пропал — Жужлев наш, а? Теперь там серьезные разборки, но по-тихому. И Хрущ мне говорит «спасибо», представляешь? Хрущ — «спасибо»!
Инга мысленно поздравила Софью Павловну с правильным решением, но Кирилл понял эту улыбку по-своему.
— Ладно, тебе от меня тоже прощение вышло. Зря, получается, на тебя наехал.
— Мне вот что интересно! — сказала Инга. — Петряев, наш Петрушка, который стоит и за этими аферами в Большом, и за убийствами Туманова и Жужлева, — он что, получается, благополучно слился?
— Там такой ресурс… — Кирилл покачал головой. — Не достать.
— На каждый большой ресурс всегда находится еще больший ресурс, — зло проговорил Эдик. — И ресурс этот — закон вселенской справедливости. От высшего наказания он не уйдет, поверьте.
— Нуты, Эдик, утопист. Посмотрим. — Инга перестала улыбаться. — А знаете, что самое печальное в этой истории? — Она оседлала стул посреди кухни, положила голову на спинку. — Мы шли по следам жутких преступлений. И не смогли предотвратить ни одного.
— Расскажи нам об этом, — хором выдохнули Кирилл и Холодивкер.
* * *
Инга с Олегом вышли на улицу проводить друзей. На востоке уже розовело небо. Когда такси выехало из двора, Штейн предложил:
— Пойдем гулять по Яузе, а? Давно я по утрам не шлялся.
Но до набережной они не дошли. Остановились на холме у Афонского подворья, что на Гончарной улице, и долго смотрели вниз — на реку, на высотку и островки скверов. Мимо прошла пьяная компания свадебных гостей. Девушки падали с каблуков, изнемогая от хохота. Одна из них, полная, в кудрях, вдруг скинула свои атласные туфли и с восторгом освобождения подбросила их вверх, одну за другой. Все зааплодировали и по очереди приложились к бутылке шампанского.
К подворью тянулись прихожане на литургию.
Инга чертила носком ботинка на асфальте квадраты.
— Агеев говорил, что ложь — это один из путей к правде.
— Чего? — Штейн посмотрел на нее с тревогой.
— Что, не познав лжи, невозможно познать правду.
— И после этого ты ему еще доверяла? Это чистый вывих сознания. Релятивизм, будь он неладен.
— Ты не понял, у нас совсем другой контекст разговора был.
— И понимать не желаю. Ты сейчас его еще оправдывать начнешь. Знаю я этот бред. Мы начинаем с того, что мир бесконечен и в принципе непознаваем, каждое новое знание разбивает в прах предыдущее, чувственное восприятие неистинно и прочие офигительные трюизмы. А кончается это чем? Человек перестает понимать, куда его занесло, где правда, а где расфуфыренное вранье. Полный хаос в голове, и знаешь, что самое страшное? Неуверенность. Неуверенного и слабого легко втягивают в преступление. Могут внушить всякую херню — потому что нет у него критериев правды и лжи. Все относительно! И вчерашний философ становится убийцей и мнит себя спасителем человечества. Твою ж мать! Ты это, подруга, брось. Ложь — никакой не путь. И никогда не приведет к правде.
— Да ты, старик, трезвеешь на глазах!
Они присели на лавочку у подъезда, закурили.
— Я просто устал. Сволочная у нас все-таки работа, — сказал Олег. — Все ходим, вынюхиваем чего-то. Человеку несчастье — нам новость.
— Что это с тобой?
— Да так. Я все про Туми думаю. Не зря нас уволили. Судьба это.
— Как она, не знаешь?
— Читал недавно. Ей хуже. Лечат всем подряд, но прогнозы сомнительные. Мне так и кажется, что мы ей жизнь испортили. Мы с тобой, понимаешь? И чего нас понесло в эту чертову больницу?
— Почему мы?
— Мы подогрели интерес к ее болезни. А оно ей надо? Народ уже и музыку ее забыл, но запоем читает про то, как она слепнет. Безумие какое-то.
— Ты, Олежка, сегодня мистически настроен. И тебе это не идет. Оставайся лучше веселым циником.
— Циником, говоришь? Глупая ты. Знаешь, если бы нас не уволили, я бы через несколько лет скурвился. Стал бы таким же, как Агеев. Убивай и сгребай в мешок популярность. В чем она там сейчас измеряется? В баксах, лайках или просмотрах?
— Ты не стал бы. Ты скорее спился бы.
