Ширламаалотэсаэйнай эл эариммеаинявоэзри:
Песнь ступеней. Поднимаю глаза мои к горам — откуда придет помощь мне?
ЭзримеимАшем осе шамаимваарец:
Помощь мне от Господа, сотворившего небо и землю.
Аль итенламотраглеха, аль янумшомреха:
Он не даст пошатнуться ноге твоей, не будет дремать страж твой.
Ине лоянум вело ишан Шомер Исраэль:
Вот, не дремлет и не спит страж Иисраэйля.
АшемшомрехаАшемцильха аль яд еминеха:
Господь — страж твой, Господь — сень для тебя по правую руку твою.
Йомамhашемешлоякекавеяреахбалайла:
Днем солнце не повредит тебе и луна — ночью.
В зале стало темно, только один луч освещал портрет Рудольфа фон Майера. Раввин смолк, закрыв глаза, провел руками по лицу и сел. Стояла абсолютная тишина.
Шумно отодвинув стул, встал Отто. Он прошел за спинами президиума к трибуне, за ним семенил переводчик. Отто достал маленькие очки и листки бумаги, расправил их, потом отложил и, глядя на жену, которая смотрела на него, как будто молясь, медленно заговорил, не читая.
— Этого дня я ждал несколько десятилетий. И мне так трудно говорить. Начну с официальной благодарности. Спасибо Национальному Центру «Наследие» за оказанную отцу честь, также благодарю депутата Государственной думы господина Петряева за содействие в организации этой выставки.
Петряев, не вставая с места, приложил руку к сердцу, а другой сделал жест в сторону Отто: мол, смотрите на него, это его праздник, все почести ему.
— Мой отец, как и многие люди его поколения, мало рассказывал о войне. В нашей семье это была закрытая тема. Мы долго не знали о его деятельности, лишь много лет спустя отец вскользь упомянул, что помогал некоторым семьям. И все. И только после его смерти, в архивах, мы нашли подтверждение его словам — и поняли, сколько он сделал! Я горжусь им, горжусь носить его имя. Он был скромным человеком, спокойно и счастливо жил в Лейпциге вместе с семьей. Посмотрите, в городе мирно уживались немцы, поляки, русские, евреи.
На экране появились фото довоенного города — небольшие дома в окружении садов, матери на прогулке с детьми, городской парк, кирха, синагога. Отто продолжал, медленно подбирая слова.
— На его глазах этот Лейпциг из уютного, утопающего в цветах райского уголка превратился в ад. С приходом к власти нацистов все переменилось, будто в людей вселился дьявол. Начались разговоры о расовой теории, а за этим — обвинения, доносы, унижения, погромы.
По экрану двинулись колонны нацистов. Вскинутые в приветствии руки, молодые, полные восторга лица.
— Каждый должен был сделать выбор. Мой отец не хотел убивать, он решил помогать людям, хотя знал, как это опасно.
Отто вытирал пот со лба. Клара сложила руки в молитвенном жесте — только бы сердце выдержало!
— Он не мог равнодушно смотреть на бесчеловечность и насилие.
Когда пел раввин, Инга почти забыла, зачем они здесь. Но теперь каждое новое слово, звучащее с трибуны, стремительно возвращало ее в сегодняшний день. Ей вдруг показалось, что она падает. В бессильной злобе она прижалась спиной к стене, нашла глазами Майкла. Тот что-то быстро набирал в телефоне.
Изображение за спиной Отто зарябило, пошли полосы, звук в динамиках захрипел и оборвался, мигнул свет во всем зале.
Отто замолчал и посмотрел на Клару — она закрывала рот трясущейся ладонью. Обоим на секунду показалось — это дежавю, так уже было, тогда, в Лондоне, на аукционе, когда он упустил «Бессонницу» — внезапно начала отказывать аппаратура — то же мерцание, та же ледяная беспричинная тревога. Сердце сжало костлявой рукой. Отто смахнул пот, мокрые ладони скользили по кафедре. «Показалось, это просто совпадение, сейчас все наладится, и я продолжу!» — Жажда залепила горло, он пил воду, но легче не становилось.
Проектор включился также неожиданно, как и погас, свет вернулся, на микрофоне загорелась зеленая лампочка.
Отто продолжил чуть хрипло:
— Я не могу сказать точно, как отец спасал этих людей и что ему пришлось пережить. У нас есть свидетельства порядка 150 человек, которым он помог — ночью, через кордоны полиции, подкупая нацистов, он вывозил семьи за пределы страны. Отец до войны был коллекционером, он тратил вещи из своей коллекции, чтобы выкупать жизни евреев. Вот они, эти люди…
Но вместо спасенных семей появились фотографии груды изможденных человеческих тел, корпуса концлагеря, газовые камеры, сцены расстрела. По залу прокатился ропот удивления. Отто, не замечая, что происходит за его спиной, продолжал:
— Отец к концу войны стал практически нищим, но это было не важно — главное, что его совесть была чиста.
Майкл незаметно для окружающих продолжал свою работу — выводил на проектор все новые и новые картинки. Теперь весь экран занял потемневший лист бумаги с готическим рукописным шрифтом:
«Расписка. Я, Рудольф фон Майер, получил от Михаила Пельца материальные ценности в виде ювелирных украшений в счет оплаты услуг по отправке Михаила Пельца и членов его семьи в количестве четырех человек за границы Германской империи. От 18 ноября 1938 года».
Смена кадра. Текст:
Михаил Пельц умер в концлагере Бухенвальд.
Зинаида Сара Пельцумерла в концлагере Освенцим-Биркенау.
Руфина Сара Пельцумерла в концлагере Освенцим-Биркенау.
Анна Сара Пельц умерла в концлагере Терезиенштадт.
Звонкий закадровый женский голос читал перевод документа.
Сколько сочувствия и нежности! Очень проникновенно. Даже влюбленно. Боже, дожила — свой голос не узнала.
Вчера, уже ближе к ночи, Инга начитала для Майкла текст поверх видео, которое смонтировал для них Штейн.
Как стыдно — в таком документе мне померещилась сентиментальная чушь! Нашла время! Хорошо, что, кроме меня, этого никто не чувствует.
Отто запнулся, услышав голос из динамиков и, как пловец, набирающий воздух, обернулся через плечо — он, наконец, увидел, что происходило за его спиной. Еще один потемневший документ, написанный таким знакомым почерком — почерком отца. И снова голос Инги:
