Официант принес бутылку минеральной воды, разлил по бокалам. Майкл сделал небольшой глоток.
Широкие ладони и узкие кисти.
Инге нравились его руки.
— Я сказал тебе, что у меня есть важное дело. Ты готова выслушать? — решился он, будто прыгнул с балкона в фонтан.
Она кивнула.
— Я приехал в Москву не только чтобы увидеть тетю. Я должен завершить одно дело. Это дело моей жизни уже пять лет. Это касаться моей семьи. Того, как они погибли: дедушка и бабушка, две сестры отца.
— Хочешь, говори по-английски!
— Нет, я должен… пробовать свой русский. Мой дед арестован… был арестован через две недели после «Кристал Нахт». Ты знаешь об этом?
— Да, «Хрустальная ночь», это немецкий 37-й год.
— Нет, не так. Это было в 38-м году — были аресты евреев, только евреев. Знаешь, есть второе название — Novemberpogrome.
Им принесли заказ: страчателлу в томатном соусе, салат с креветками, авокадо с икрой летучей рыбы. Порции были небольшими, в тарелках с толстым белым дном. Эта изысканная еда совершенно не вязалась с последним словом, которое он произнес.
— Мой дед, Михаил Пельц, отдал все наши сбережения и драгоценности одному человеку. Его звали Рудольф фон Майер. Тот обещал их вывезти, сказал, что их не тронут. А утром пришли штурмовики и взяли деда. Им сказали, что они прятали ценности. — Майкл говорил все увереннее.
— Получается, что этот человек не успел…
— Я знаю теперь — он не собирался. Он брал список драгоценностей от евреев и сдавал в полицию как документ. Донос и список. СС не надо было ничего делать, только арестовывать. Очень удобно! Я смотрел дело, файл в архиве, там все вещи моего деда написаны, нет, не так — описаны точно — кольцо из сапфира, серьги — рубин. В архиве ITS я нашел еще около трех тысяч доносов, как с моим дедом, и почерк везде был такой, как в расписке деда — почерк Майера. Он знал, что расписки никто ему не… о боже, как это? — claim…
— …предъявят.
— Да! Никто не предъявят, потому что все погибли. Осталась одна расписка у меня. Я заказал тест почерка: абсолютный совпадение. Я давно знал, как погибла моя семья, но я не знал, что таких семей были сотни. Три года назад я нашел не только подтверждение в том, что это был такой… конвейер, но и имя того, кто был виновен… в смерти их всех.
— Но почему Майеру доверяли? Если к людям, сдавшим ему драгоценности, приходили СС с ордером на арест? — Инге стало холодно.
Майкл взмахнул обеими руками перед собой, чуть растопырив пальцы — странное американское движение, которого нет больше ни в одном языке жестов.
— В этом и трюк! Смотри, первые 150 человек он переправил из Германии, точно как обещал. СС знали все и ждали. Это была система, чтобы кон-фис-ко-вы-вать. — Майкл по слогам, но справился с этим словом. — Отнимать богатства, которые прятали. Это не известно почти, но был закон в Германии, что евреи должны переписать свои счета и вещи в пользу правительства. Такой штраф, за погромы в «Кристал Нахт». И тогда могли дать паспорт на выезд, если сумма достаточно. Но дальше как жить? Люди прятали что-то, что могли. И тут входит Майер — он обещает выезд и отнимает последнее. Часто самое лучшее и дорогое.
— Значит, все ради денег?
— Не только! Он считал себя коллектором, нет, опять не то слово.
— Коллекционером, — подсказала Инга.
— Да, спасибо. Он знал живопись, ювелирное дело XIX и XX века. Он оставлял себе лучшее. И опять очень умно: «Шутцштаффель» — СС — считали, что это плохое искусство, искусство дегенератов, не арийское, не нужное Райху. Им — евреи, Майеру — объекты искусства. Такой дил. И никто не знает это, даже сейчас. Майер — герой в Лейпциге.
— Дед попал в концлагерь?
— Да, сначала евреев из Лейпцига направляли в Бухенвальд. Он умер там в 39-м году.
— Его убили?
— Нет-нет, от эпидемии тифа. Я не знаю теперь, что было хуже.
— А папа?
— Была операция «Киндертранспорт» — волонтеры «Всемирного еврейского центра помощи» вывозили еврейских детей в Англию. Сначала в Голландию, на поезде, потом из порта Хук-ван-Холланд — это Роттердам, и оттуда — корабль. Они хотели вывезти всех, был специальный план. Но этого не случилось. Семье деда было дано одно место. Бабушка, трое детей — и одно место! — Майкл запнулся. — Слушай, ты уверена, что хочешь это знать?
— Майкл, я теперь должна дослушать! Ты сам-то в порядке?
— Нет. — Он опять замолчал, посмотрел на так и не тронутую еду на столе. — В тот день отец нес хлеб для семьи, нашел loaf, как это?
— Буханку.
— …буханку. Бабушка его встретила на пороге. Она отломила половину хлеба, другую половину дала обратно отцу. Его чемодан был уже собран, его даже не пустили на минуту в дом. Бабушка сказала: «Беги! Не смотри назад!». Только один раз обняла.
Майкл замолчал.
— Вот. — Майкл достал из своего рюкзака и протянул ей потускневший, с прорехами, бисерный кошелек. — Все, что от них осталось. Бабушку и сестер папы выслали на границу Польши, потом отправили в гетто, оттуда в концлагерь. Бабушка и Руфина были отправлены в женский лагерь Освенцим-Биркенау, Анна, ей было пять лет тогда, — в Терезиенштадт. Ты слышала когда-нибудь про сказку Карафиата «Светлячки»?
— Нет, ни разу.
— У протестантов она очень популярна. Грустная история о смирении, любви и хрупкой жизни.
— Почему ты вспомнил о ней?
— Не в этом дело. Терезиенштадт был очень специальным лагерем, комиссии Красного Креста туда приезжали: им показывали, как хорошо евреи живут в концлагерях. Там была больница, школа, кафе и даже библиотека, у них там все было. И театр, где ставили спектакль по этой христианской книжке. Дети в костюмах с крыльями — как светлячки, они танцевали по сцене, а взрослые читали текст. Почему так? Дети просто не успевали запомнить слова: они успевали играть в этом спектакле не больше одного раза. Их убивали либо в самом Терезине, либо в Освенциме — в газовых камерах. Заключенных было слишком много — там не было места для всех. Я думаю, Анна точно однажды надела костюм светлячка — туда отбирали самых симпатичных детей. Я видел ее фотографии в архиве: она была очень красива.
Они попросили счет. Удивленный официант унес их заказ обратно на кухню. Когда они вышли из ГУМа, было уже около четырех часов дня. Облака заволокли небо, стало пасмурно и почти тихо. Майкл и Инга повернули в Александровский сад, молча постояли у Вечного огня и теперь медленно брели в тишине вдоль мемориальной аллеи городов-героев. У стелы Киеву Майкл остановился и вновь заговорил:
— Семья Пельц началась здесь. И в этом мире у них нет могилы.
Он склонился в поклоне и совсем по-американски, как будто не у стен Кремля, а у памятника погибшим во Вьетнамской войне, приложил руку к граниту. Инга тихо встала рядом — ей так хотелось обнять его за плечи, но она не успела: язвительный окрик полоснул ее нагайкой:
