— Раз, двааа!
Ватные ноги безжизненно болтаются внизу.
— Вверх, вниз, поверни голову, руки вверх, аплодируй, кривляйся, плачь, кричи, умри.
Смех, плевки, крики. Ладонь высоко поднимает ее, так, что перехватывает горло, и бросает с силой на подиум. Тот вдруг становится вязким и зловонным, затягивает ее в себя, как в болото. Она карабкается, но ее тянет на дно, грязная жижа все выше, смех все громче, тошнота подкатывает к горлу, она тонет.
— Спишь? — без каких-либо вступлений сказала Холодивкер.
Инга еще слышит крики, пытается удержаться за стену. Игрушечные пальцы не гнутся, скользят.
— Сплю, но с кошмарами.
— Это нормально. Хотела интересной жизни — получи. Добро пожаловать в клуб!
— Ты звонишь пожелать мне доброго утра? Как приятно с твоей стороны. — Инга поставила ноги на утренний холодный пол, чтобы скорее очнуться.
— Конечно, ага. Зови меня голубкой, даже Паломой можешь! Только прилетать я буду не с оливковой веткой, а с результатами вскрытия в клюве, хорошо?
Инга подошла к окну. Небо тоже не обещало ничего хорошего.
— Я правильно понимаю, что никакого мира не предвидится?
— Правильно, миром и не пахнет — химики подтвердили. Спектрометрия опять показывает пики, а эталонов у них нет. Неизвестная синтетика. Подгорецкий отдал концы, вероятно, от того же препарата, что и Волохов. У нас серийный убийца, поздравляю тебя, дорогая редакция.
Ноги увязли в скользком зловонном болоте, рукам было не за что ухватиться.
— Ты уверена? — спросила Инга. И тут же сама ответила: — Конечно, что я спрашиваю.
— Уверенность у меня всегда в процентах выражается. В этом конкретном случае я на 90 процентов могу утверждать, что этих двоих отправили на тот свет одним и тем же способом. Ладно, пойду. Жмурики зовут! Созвонимся!
В трубке остались только гудки. Ингу бил озноб, ломало все тело.
Во что я вляпалась?
По городу ходит убийца с небольшим шприцем. Он появляется у одиноких людей дома, они сами ему открывают дверь, он делает укол тонкой иглой, и наступает смерть. Убийца не оставляет следов, действует бесшумно, будто бы с их согласия. Может, это способ покончить с жизнью? Оказание услуг эвтаназии? Может быть, все эти люди просто нашли исполнителя? Он делает все аккуратно и дает им возможность безболезненно уйти из жизни. Сделает свое дело и исчезает.
Черный человек.
Волохов, Подгорецкий, кто следующий? Что между ними общего? Они оба — из мира искусства, правда, Волохов был личностью известной, а Подгорецкий, несмотря на свои великие балеты, жил в полном одиночестве, всеми забытый.
Что, что же между нами общего?
Кофе возвращал к жизни. Катя еще спала, скоро ее будить, а пока можно было не спеша прийти в себя.
Инга открыла компьютер, сделала запрос.
«Волохов Подгорецкий»
Ничего.
«Волохов Подгорецкий болезнь»
«Волохов Подгорецкий культура»
«Подгорецкий хореография Волохов»
Ничего, разве что Волохов упоминает великолепие постановки «Анны Карениной». Но это не зацепка, а общее место.
Инга услышала будильник в Катькиной комнате. Сделала новый запрос:
«Подгорецкий книги»
Ничего. Если ценных книг у него не было, тогда, может быть, он собирал что-то другое?
«Подгорецкий коллекция»
В коротком списке появилась небольшая статья о выставке в Музее декоративно-прикладного искусства «Советский агитационный фарфор из личных коллекций».
«После революции 1917 года работа царских фарфоровых мануфактур была остановлена. Предстояло решить, что делать с национализированным изящным промыслом, дабы он не ассоциировался с прошлой буржуазной культурой. И к началу 20-х годов появились новые, пролетарские примеры фарфорового искусства, Императорский фарфоровый завод, переименованный в ЛФЗ, заработал на советскую идеологию. Знаменитые гарднеровские мануфактуры (Вербилки) были переименованы в Дмитровский фарфоровый завод.
Агитационный фарфор воздействовал на народное сознание вместе с лозунгами и плакатами. Впоследствии он стал и экспортной продукцией, прославлявшей молодую страну. Он, будто летопись, отражал вехи истории Союза Советских республик: индустриализация (1927), коллективизация (1929) и культурная революция (1929–1930).
В экспозиции выставки представлены работы коллекционеров Станкевич Е. К., Кац Ф. Р., Доценко А. А. и Подгорецкого В. Б. Особо ценными экземплярами выставки можно назвать:
Блюдо „Путь к социализму“, ЛФЗ им. М. В. Ломоносова, 1927 год.
Блюдо к пятилетию Октябрьской революции. Роспись художника М. В. Лебедева, 1922 год.
Тарелка „Динамическая композиция“. Автор рисунка Казимир Малевич, 1926 год».
Вот она — зацепка! Значит, у Подгорецкого были предметы агитационного фарфора! И сколько — пока неизвестно. Наивные тарелочки с тракторами и революционными лозунгами, с дородными работницами, супрематическими крестьянами — в советское время оценить их могли единицы, тогда предпочитали имперскую классику.
Инга набрала Эдика и без вступления выпалила:
— Привет! Можно вопрос?
— Тебе все можно, ты же знаешь. — Голос у Эдика, когда он говорил с Ингой, становился бархатным.
— «Все» пока не требуется, — осадила она. — У меня вопрос по коллекционерам. Помнишь там, на встрече у твоих соседей был один, ну тот, что наклейки от бутылок собирал?
— Тимоха. А что? Тебе он зачем? Я должен волноваться?
— Да нет, все в порядке, просто у меня никого в этом мире. Они какие, коллекционеры? Про аддикцию помню, детали давай. Им что важно?
— Причины разные, кому — деньги вложить, типа инвестиция, кто-то славы жаждет, а кому-то как раз наоборот — тихо владеть. Это для них интим. У меня есть пара таких знакомых, хочешь…
— Значит, обладать и никому не показывать, ага. — Инга неслась через три ступеньки. — А если на выставке указано «Из частного собрания» — и все?
— Значит, владелец не хочет публичности.
— А если его фамилия появилась позже, в буклете или в статье?
— Тогда это ляп, нарушение конфиденциальности. Ну слушай, Градова… ой, прости, ты ж теперь Белова! — Эдик сделал вид, что оговорился случайно. — Если упоминание имени коллекционера не было согласовано, то скандал. Как это у вас, журналистов, бывает: писали в спешке, не утвердили, отправили в печать, ну ты знаешь.
— Притормози, ради бога! — Она уже не слушала. — Позвоню тебе на днях!
Подгорецкий мог и не знать об этой публикации. Больше в связи с фарфором его имя нигде не упоминалось, так что славы как коллекционер он точно не жаждал. Неужели какая-то статья могла стоить ему жизни?
