Агеев прошел мимо нее к своему любимому креслу. Тяжело сел, почти упал. Подлокотник слетел, но он не стал его поправлять. Он больше не смотрел на нее. Пальцы машинально застегнули несколько верхних пуговиц рубашки. Инга села напротив. Наконец он улыбнулся и довольно ехидно спросил:
— Что это вы допрашивать меня вздумали? Вы так в себе уверены… пришли тут… как царица Савская, — и засмеялся бессильным старческим смехом.
— Вы прочитали мое письмо?
— Какое именно? Напомните.
Ему совсем не любопытно. Голос выдает тяжелейшую усталость и равнодушие ко всему. Хочет, чтобы я ушла и оставила его в покое. Надо постараться не произносить слово «помощь».
Агеев закрыл глаза. Она заставила себя продолжать.
— Понимаю, вы устали, а тут я свалилась вам на голову. Я сейчас уйду, но сначала позвольте высказаться.
Буду дожимать.
— Давайте посмотрим на вещи рационально. Я знаю, что вам нужно лечение и медлить нельзя. И в вашем случае стоит попробовать новый препарат «Адцетрис», если не помог стандартный протокол. Я пришла просить у вас разрешения на сбор средств. Прямо сейчас. Это реально. Я все сделаю сама. Люди откликнутся, поверьте. Нам нельзя упускать эту возможность. Если вы говорите «да», то я начинаю действовать.
На фразе о сборе средств Игорь Дмитриевич открыл глаза и теперь неприязненно смотрел на нее.
— Нам нельзя упускать возможность! — передразнил он ее. — Какого черта вы лезете в мою жизнь? Выбросьте из головы глупую благотворительность, занимайтесь собой.
Инга секунду помедлила. Перевела дух. Представила себя… на свидании с мужчиной. Расслабилась, смягчилась.
— Мне нравятся ваши работы, — сказала медленно, как бы прорывая пленку отчуждения признанием. — Я посмотрела ваши интервью. То, что выделаете, нужно всем. Зачем сдаваться, если можно победить?
Агеев опять закрыл глаза. Она заметила, что его подбородок дрожит все сильнее, а руки сжаты в кулаки.
— В конце концов, на то мы люди, чтобы держаться вместе. Я не призываю вас верить в чудо…
— Прекратите изъясняться лозунгами.
Инга встала и сделала несколько шагов по комнате. Остановилась у окна. Оно выходило на узкий незастекленный балкон, к которому вплотную подступали липы. Должно быть, летом здесь уютно. Она услышала за спиной его неприятный смех.
— А в том, что вы говорите, действительно есть доля рациональности. Я мог бы неплохо поднабрать себе подписчиков… на слухах о болезни. Как ваша несчастная Туми. Хотите и меня так же опозорить?
Укол в свежую рану. Ну спасибо вам, Игорь Дмитриевич.
Она резко обернулась.
— Вы мне не доверяете? Думаете, я буду писать о немощи и давить на жалость, да еще и наживаться на вас? Подайте Христа ради? Ничуть. Я пришлю вам на утверждение текст поста о сборе средств и ролик с вашими работами. И кстати, — она набрала в грудь воздуху, — в истории с Туми моей вины нет.
Агеев опять молчал. Послышалось, как этажом выше разбилось что-то стеклянное, донеслись глухие голоса.
Все равно не верит, говорить сейчас бесполезно. Надо сменить тему.
Инга украдкой взглянула на черно-белый портрет на стене, словно испрашивая одобрения у безмолвной обитательницы этого дома.
Это вы, Надежда Григорьевна?
— Это Надя, моя жена.
— Красивая.
— Она умерла почти двадцать лет назад.
— Простите. Но портрет так хорош, что я не могу оторвать взгляд.
— Вот и я не могу. — Агеев подошел к портрету. Лицо его смягчилось. — Знаете, иной раз сяду и смотрю, смотрю на нее. Вижу, как веки ее дрожат, как она губами шевелит. У меня сохранилось немного ее фотографий, в основном глупые групповые снимки, в гостях, на пикнике, на курорте. Раньше ведь не было этой привычки постоянно фотографироваться, как сейчас. А это студийный портрет, начало 80-х, мы тогда только-только поженились.
Как много он говорит! Либо боль отпустила, либо воспоминания действуют как анестезия.
— Она выглядит счастливой и спокойной.
— Она была счастлива со мной. Мы познакомились, когда я снимал очерк для «Кинопанорамы». Надя работала помощником второго режиссера на картине. Боже, какая она была юная! Я ее выбрал сразу. На всю жизнь. И она мне доверилась с первой встречи. Знаете, как много понимаешь о женщине, когда берешь ее за руку? Я сейчас так жалею, что нет ни одной фотографии, где были бы видны ее руки. Я их пытаюсь представить себе, но память подводит… а ощущение от них помню… Знать бы тогда, о каких мелочах будешь впоследствии сожалеть.
Через некоторое время он поднялся — прежний Игорь Дмитриевич, ироничный, сдержанный, вполне владеющий собой.
— Спасибо вам за беспокойство, Инга. Не думал, право же, что вы проявите такую… прыть. — Он даже засмеялся. — Шучу. Дотошность. Хорошо, уговорили. Делайте, что считаете нужным.
* * *
— Наш Уолтер Уайт безвременно скончался! — Афиногенов уселся на парту перед носом у Кати.
Она не заметила, как он подошел — они с Лизкой низко склонились над фенечкой, Катя завязывала ей на запястье узелок.
— Фу, дурак, что пугаешь? — Лиза дернулась, и конец нитки остался в Катиных руках.
— …как выдающийся химик! — широко и беспечно улыбался Ромка.
— Да что ты из себя вечно идиота корчишь? — Катя замахнулась кулаком, но он по-спортивному быстро перегруппировался и соскочил с парты.
— Ты, Белова, что-то совсем зазналась. Все у тебя идиоты или недоумки. Кроме твоего ненаглядного Губошлепа. Ой, прости, Сологуба.
— Что ты там про химию?
— Не скажу! — крикнул Афиногенов уже из коридора. — Идите сами смотреть кино на второй этаж!
Катя с Лизой переглянулись. После того ужасного урока, который закончился для Кати на площадке с турниками, прошло чуть меньше месяца. В следующий раз она встретилась с Ольгой Викторовной вместе с Ириной Сергеевной, классным руководителем — в кабинете с лиловыми шторами и квадратными рамочками на стенах, в которых были намертво закреплены нюансы методического мастерства. Избегая взгляда химички, Катя на протяжении всего разговора изучала цитаты знаменитых педагогов. Она вышла из кабинета на подгибающихся ногах, повторяя про себя как в бреду: урок — оригинальное педагогическое произведение, кропотливый труд, творческий акт…
— Пошли, — прошептала Катя, и с Лизой они вышли из класса.
В школе было до странности тихо, словно все — и учителя, и ученики — собрались в одном месте для важного мероприятия. Девочки спустились на второй этаж, почти никого не встретив.
Дверь в учительскую была полуоткрыта, оттуда доносились голоса, но из обрывков фраз сложно было что-то понять. «Это еще надо доказать!» — неожиданно громко воскликнула завуч Наталья Николаевна. «Потом будете разбираться с доказательствами! Где Сергей Павлович, кто сегодня отвечает за монитор? Срочно его сюда!» — перебили ее. Катя напрягла слух, но дверь резко захлопнули. Они побежали дальше, в центральный холл, где на стене висел широкий плазменный экран — информационное табло школы. Обычно экран хвастался достижениями, поздравлял заслуженных, объявлял конкурсы, зазывал на концерты и соревнования. Но сегодня он, видимо, транслировал что-то из ряда вон выходящее, потому что перед ним собралась плотная толпа старшеклассников. Все молчали.
