Но Инга его не слышала. Она, запрокинув голову, смотрела куда-то вверх — на огромную покосившуюся березу.
— Ну кто так сок собирает! Надо же банку к стволу привязывать, а не тазик на землю ставить.
Инга встала на цыпочки, попыталась дотянуться до надреза на березе, но не достала. Тогда она открыла рот и стала ждать, когда очередная капля сока сама туда попадет. Рана на березе была большая, рваная. Как будто дерево задел бортом грузовик. Сок струился по стволу, по нижним веткам, потом каплями срывался вниз. Очередная такая капля пролетела мимо ее открытого рта. Штейн оживился, мигом расчехлил фотоаппарат и начал щелкать Ингу, которая застыла в ожидании новой березовой слезы.
— Не, ну точно с тобой козленочком станешь! — пробухтел он, щелкая затвором.
— Молодые люди! — окликнули их от входа. — Вы поэты?
— Поэты, — не моргнув глазом соврала Инга.
— Тогда поторопитесь. Наверху уже читают.
В прихожей им выдали бахилы, и они тихонько, стараясь не скрипеть половицами, поднялись на второй этаж, в небольшой зал. Дверь была открыта, стояла гробовая тишина. Штейн плечом задел шкаф, на него шикнули.
Все сидели на стульях. В дальнем конце комнаты под голой лампочкой замерла хрупкая девушка, было видно, как она волнуется, а потом зазвучал ее неожиданно низкий и красивый голос.
Помнишь, смяли, начесали,
взбили косы в птичьи гнёзда,
лаком для волос залили,
склеили глаза и губы,
бросили с большой горы.
Помнишь, я на волосах летела
одуванчиком чалым,
студенистой прозрачной медузой,
и земля подо мною качалась,
а в месте, где очерчен круг
для головы пробитой,
Вокруг захлопали. Штейн снимал. Инга искала среди собравшихся Владика.
Он сидел впереди, в двух рядах от нее, вполоборота. Тонкий точеный нос, крупный подбородок, темные глаза.
Прекрасен!
В этот момент он откинул со лба волосы — неожиданным женственным движением. Он сочетал в себе оба начала, и мужское, и женское, как древнегреческий андрогин.
— Владислав Туманов, — объявил ведущий вечера. — Актер, поэт и огромный талант.
По комнате пронесся вздох. Он был здесь всеобщий любимец. Инга со Штейном переглянулись. Олег поднял камеру, занял выгодную позицию.
Она с тобой пробудет до утра,
заступница, она тебя укроет,
под локоть одеяло подоткнет.
Она твою худую жизнь устроит…
Она тебе подарит сыновей
и бритву с безопасными ножами,
она тебя разыщет по сусекам,
она твою тахту перетрясет,
она тебя от мнимости спасет.
Всё потому, что никакой вины
не водится за скучным человеком.
[3]
Туманов читал здорово, и стихи его были хороши. Нет, талантливы! Ему аплодировали, он, не смущаясь, читал еще и еще. Инга не хлопала — слушала его голос.
Немного резкий, монотонный, дразнящий. Нервная манера чтения, иногда даже слишком. Но экзальтированная подача не мешала ей воспринимать стихи. Вслушивалась в слова: адресат непонятен. Что еще? Мотив покинутого дома, разбитого стекла, утраты, нехоженой опасной дороги. Она зацепилась за опасность. В нем определенно было что-то, притягивающее ненастье. Что-то неумолимое, безнадежное, как ведущая в болото тропа. Криминальный пазл, заочно выстроенный Ингой, понемногу рассыпался. Книга, Волохов, шприц, синий свет в морге.
Зачем Туманову книга? Если он наркоман, то умеет управляться со шприцем. Глаза больные, запавшие. Одежда наглухо скрывает руки и шею. Надо потом пересмотреть, что снял Олег.
Чтения закончились, все повалили на веранду, там наливали вино.
— В твоих стихах есть движение воздуха, пульс, — услышала Инга голос Елены Вельгр, заслуженной поэтессы. — Вы слышали, — обратилась она к собранию, — гладкий текст, и вдруг строчка как будто протягивает к нам свою руку. И одним жестом разрывает бумагу. — Все одобрительно загудели. — И мне нравится, как ты, Туманов, работаешь телом в тексте. Все-таки чему-то я тебя научила.
Влад угрюмо молчал. Вельгр весьма изощренно разобрала его стихи и переключилась на другого автора. В этот момент Инга изловчилась и профессиональной хваткой вытащила Туманова из толпы поэтов.
— Владислав. — Они спустились в сад. Инга закурила, предложила Туманову, но он отказался. — Я пишу большой материал о современной поэзии для журнала «QQ». Вы нам интересны.
— Мне показалось, что вам не понравились мои стихи. Ловко же вы прикидывались. — Влад улыбнулся. — Дылда с фотоаппаратом ваш?
Голос дребезжит. Читает он гораздо увереннее, чем говорит.
— Мой. — Инга кивнула. — Материал будет посвящен не только молодым поэтам и литераторам, но и старой гвардии — тем, без кого немыслим сегодняшний культурный пласт. — Инга нагромождала слова, чтобы расслабить собеседника, притопить его внимание в потоке. — Вы, безусловно, флагман молодой поэтической волны, никто с этим спорить не станет. Насколько мне известно, одним из ваших учителей был Волохов Александр Витальевич…
Туманов перестал улыбаться. Только что расслабленное лицо вдруг стало острым и злым.
— Вы же были знакомы? — спросила она доверительно.
Он молчал. Инга запахнулась поплотнее в широкий шарф, становилось холодно, стемнело.
— Были, да, — наконец сказал Туманов и отвернулся. — Большая утрата. Но ведь он был уже очень старым. И больным. Старики умирают, вы не знали?
Детская интонация: «Оно само. Я не виноват!» И, как ребенок, он не использует политкорректных выражений: «пожилой человек», «в преклонных летах», «со слабым здоровьем», говорит прямо: «старый, больной» и снова однокоренное — «старик». Будто хочет меня в чем-то убедить. Ближе к концу, вот, его слова и — тонкая кровяная струйка беспокойства.
Он замолчал.
— Вы можете мне помочь в одном деликатном деле, — сказала Инга с нажимом. — Это касается последних дней Александра Витальевича.
— Я? — Влад посмотрел на Ингу. В глазах сверкал страх.
— Я знаю, вы у него часто бывали, и он дорожил вашей дружбой. — Инга почувствовала вдохновение, подобное тому, что чувствует поездной мошенник, рассказывая случайным попутчикам свою сложносочиненную биографию. — Он вас считал гениальным поэтом, не то что вся эта комариная стайка во главе с Вельгр. Он хотел обеспечить ваше будущее и говорил со мной о том, чтобы напечатать вас в одном из летних номеров. А вы думаете, откуда я вас знаю? От него, конечно. Я и приехала сюда за тем, чтобы лично убедиться, послушать ваши стихи.
