Инга нашла кухню. Здесь было относительно тихо. Достала телефон, стала бездумно листать контакты.
А ведь я и правда должна была позвонить. Господи, как же ее… Фамилия какая-то дурацкая…
— Салат в холодильнике. Маш, ты помидоры тоже достань. — Гриша открыл духовку и вынул противень, на котором фырчали две аппетитные курицы. — А я пока девушек разделаю.
Точно! Холоди… Вот! Холодивкер Евгения Валерьевна. Судмедэксперт.
— Алло! Евгения Валерьевна?
Хрен выговоришь! Испытание на трезвость.
— Здравствуйте. — Инга собралась. — Вы можете сейчас говорить?
— Висите! — повелительно раздалось на том конце. — Режь вдоль. Молодец. Теперь пилу возьми. Алло, вам кого?
Гриша достал огромный, остро наточенный нож и мастерски рассек кур посередине. Маша тем временем высушила салат и достала брусничное варенье как приправу к мясу.
— Евгения Вареньевна? Валерьевна, простите, ради бога!
— Так меня еще никто не называл! — громогласно захохотали на другом конце. — Стой, ирод! Ты куда ему пилу под ребра суешь! Сюда давай!
— Простите, я, наверное, не вовремя. — Инге не хватало воображения представить, что происходит вокруг ее собеседницы.
— Это смотря по какому вопросу. Вот, теперь правильно. Сердце доставай, нежно и аккуратно.
Инга смотрела на Гришу, он ловко отсек конечности у кур, четко сделав надрезы там, где суставы. Четыре ноги, четыре крыла.
У кошки четыре ноги.
— Я от Кирилла вам звоню, — еле слышно сказала Инга. Ее подташнивало.
— Архарова? По какому делу?
— По Волохову. Он сказал, вы можете помочь.
— Теперь печень, почки, всё в таз. От Архарова, говорите? Эй, только блевать мне не вздумай!
Двумя взмахами ножа Гриша артистически отхватил у куриц попки, положил отдельно, воткнул рядом пучок кинзы.
— Это вам, доктор, — ласково сказал курам.
Холодивкер на том конце распекала кого-то неумелого, потом вернулась к Инге:
— А больше ничего Архаров не просил передать?
— Постойте… А, это… Поражение неотвратимо? Ничья гарантирована? A-а, победа возможна при любом сценарии.
— Наоборот.
— Что наоборот? — не поняла Инга.
— При любом сценарии победа возможна. — На том конце вздохнули.
— А какая разница?
— В нашем деле каждое слово должно стоять на своем месте. Как орган в теле. Номер, с которого звоните, ваш мобильный?
— Да.
— Зовут?
— Кого?
— Вас, конечно. Как зовут нашего жмурика, я знаю. Ты, кстати, записал? — Холодивкер ругнулась. — Я тебе как зачет ставить буду, олух царя небесного?
— Инга Белова я, — сказала обреченно.
Сколько раз за вечер я сегодня представлялась?
— Кирилл меня предупредил насчет вас. Перезвоню. С этим вашим Волоховым надо разобраться. Им не только вы интересуетесь.
— А кто еще?
— Не по телефону. До встречи! — Холодивкер дала отбой.
— Курочки? — Гриша победно воткнул нож в деревянный стол и поклонился зрителям.
Глава 7
За пять лет до описываемых событий
— «Беги с ними! Беги и никогда не оглядывайся!» — повторил Вениамин. — Так шептала мама, обнимая меня на прощание. Сунула мне в руки хлеб вместе с чемоданом, и я бежал. Ребенком — в Англию, юношей — в Америку. Все дальше и дальше от Германии. За всю жизнь так ни разу не оглянулся. Я даже не пытался их искать…
Голос его сорвался в скрип. Снова явилась женщина в бледно-голубом халате, поставила на столик колпачок с таблетками, по-хозяйски поправила подушку, принесла Вениамину стакан и лекарства, бесцеремонно шныряя между креслом, где сидел Майкл, и кроватью его отца, как швабра.
— И предупреждаю: вам нельзя волноваться! — сказала она сладко. — Сейчас не время для серьезных разговоров!
— Как раз сейчас самое время! — рявкнул Вениамин. Она пожала плечами, не теряя резиновой улыбки на лице, и удалилась.
— Забери меня отсюда! — попросил он Майкла. — Я хочу умереть дома!
Майкл вздохнул:
— Пап, ты дома. На Берген-стрит, в Бруклине.
— Тогда почему здесь чужие люди? Кто эта женщина?
— Лара не чужая, она сиделка, помогает ухаживать за тобой, — проговорил Майкл терпеливо.
— Кажется, я тебя уже о ней спрашивал?
Майкл промолчал. Вениамин усмехнулся:
— Наверняка спрашивал. И не раз. Я все время хотел жить настоящим. Забыть свое детство. А теперь настоящее смывается. Дни уходят. Волна за волной — без следа. А прошлое вылезает наружу. Как берег во время отлива. Только его я помню отчетливо. Это в наказание. Я не исполнил долг перед отцом.
— Не могло быть никакого долга. — Майкл переубеждал отца мягко, вкрадчиво, слегка поглаживая его по запястью, как ребенка, которому приснился кошмар. — Что ты мог сделать? Ты был еще совсем маленьким! Только в этом и состоял твой долг — спастись и жить! Дедушка не стал бы требовать от тебя ничего другого!
— Тогда — возможно, — раздраженно отмахнулся Вениамин. — Но после войны, после воссоединения Германии! Я должен был поехать в Лейпциг. Должен был разыскать наш дом.
— Что бы это дало? — спросил Майкл тем же успокаивающим тоном.
— Там спрятано что-то очень важное! Я сам видел! Отец положил это в нишу у пола, за кроваткой Анны. Он сказал мне: если с ним что-то случится, я смогу добиться справедливости… — Он закашлялся. — С помощью этой вещи! Знать бы, уцелел ли дом? Говорят, Лейпциг сильно бомбили.
— Хочешь, мы поедем туда вместе? — спросил Майкл мечтательно. — Мы найдем дом, я уверен, что он уцелел. Но сначала тебе нужно поправиться!
— Миша, не говори со мной, как с ребенком. Мы оба знаем, что этого не будет. Просто послушай — пока у меня еще есть силы говорить.
— Хорошо, — ответил Майкл серьезно. Отец называл его Мишей очень редко, во время доверительных разговоров. Он говорил, что так бабушка обращалась к деду. — Я слушаю, пап!
— Помнишь, я говорил тебе о погромах в ночь на десятое ноября? Мы прятались в подвале у Кацманов. Все, что я помню — это абсолютную тьму и соленую ладонь матери. Она зажимала нам с Анной рты, чтобы мы не шумели и нас не нашли. Но я и так не стал бы кричать: мне было любопытно. Наконец на нашей тихой улице происходило что-то необычное. Я все прислушивался. Грохот шагов, звон стекла, крики. И еще какие-то неслыханные, но, кажется, человеческие звуки. А наутро была тишина.
Он замолчал, собираясь с силами, словно не говорил, а совершал долгое мучительное восхождение, и ему иногда требовалось остановиться на привал.
