Слушая их речи, наблюдая, как они двигаются, как держат себя, я невольно думала: что, если в прошлой жизни они были буддийскими послушниками? Что, если, подобно уборщику, подростками мели храм и учились читать и писать, повторяя наизусть буддийские истины? Жизнь есть страдание, причина всякого страдания – желание, но мы можем положить конец страданию, если выберем правильный путь…
– Славный путь Революции не лишен преград, – заявил молодой человек в очках, снова собрав всех на школьном дворе.
По обе стороны от него стояли камапхибали постарше. Сегодня их было только трое, и меня вдруг осенило: тот, что в своих очках похож на сову, вовсе не главный, он даже не представитель камапхибалей, как мы подумали, – он новичок. Старшие проверяют его, предоставляя возможность руководить. Так монахи испытывают послушника, его готовность стать одним из них, предоставляя возможность на деле доказать знание священных текстов.
– Мы прошли сквозь джунгли, – вещал новичок, – преодолели реки и горы, не раз бесстрашно сражались на поле боя, чтобы оказаться здесь, перед вами.
Он чем-то напоминал мне папу. Может, тем, что говорил как поэт – искренне и с уважением к словам: каждое из них было не просто набором звуков, а имело значение и ценность. Он тщательно подбирал их и произносил с серьезным, торжественным видом. – Нам нужна ваша помощь, чтобы создать новый мир. Камбоджу, которая будет демократической, процветающей и справедливой.
Собравшихся не трогали его слова. На лицах читались усталость и равнодушие. Так выглядят прихожане, утомленные длинной, однообразной проповедью. И все же никто не осмеливался уйти. Собрания теперь проводились чаще – каждый вечер, примерно в одно и то же время, когда спадала жара. Женщины готовили ужин, поэтому на школьном дворе собирались только мужчины. Возможно, этого и добивались камапхибали: сначала заполучить мужчин. Я всегда ходила на собрания вместе с папой. Держалась рядом, крепко вцепившись в его руку. Сидела у него на коленях или засыпала на руках во время особенно скучной речи.
В тот вечер, однако, мама велела мне остаться и присмотреть за Раданой и близнецами, пока она готовит ужин. Положив подбородок на подоконник, я наблюдала за собранием издалека. На улице мама и тетя Индия резали овощи и разводили костер для риса, время от времени посматривая на папу и Большого Дядю. Они и еще несколько человек держались особняком, в стороне от остальных мужчин, окруживших камапхибалей широким кольцом. Опустив голову и скрестив руки на груди, папа, едва ли не единственный, слушал речь. Обычно я не замечала у него такого интереса. Рядом Большой Дядя разминал плечи и украдкой поглядывал на старшего брата. Кажется, папино задумчивое молчание беспокоило его намного больше, чем камапхибали с их удивительно знакомыми, но по-прежнему туманными речами.
– Товарищи, только взгляните, как страдают люди вокруг, и вы поймете: нам нужна ваша помощь. Вы должны пойти с нами, ваши знания и навыки могут принести пользу.
И толпа вдруг откликнулась на эти слова, встрепенулась. Отсутствующие взгляды стали осмысленными, головы закивали в знак согласия.
Двое старших камапхибалей заметили оживление. Воспользовавшись моментом, один из них достал что-то из кармана рубашки. Сложенный вчетверо блокнотный лист с истрепанным краем, похожим на кружевную тесьму. Камапхибаль развернул лист и начал зачитывать длинный список имен.
– Вонг Тянтха, Конг Вирак, Им Бунленг, Сок Сонат, Тян Косаль…
Мне показалось, я услышала нашу фамилию. Впрочем, он мог сказать «Синн Соват». У кхмеров так много похожих фамилий: Сейсарит, Сирейрат, Сим Соват.
– …Пен Сокха, Кео Самон, Рат Раксмей.
Список закончился. Камапхибаль сложил лист по сгибам и убрал в карман. Затем сощурил глаза и, как фокусник, которому нужны добровольцы из зрительного зала, стал искать кого-то в толпе. Все стояли, не шелохнувшись, затаив дыхание. Казалось, даже небо застыло у нас над головой белым полотном. Камапхибаль, громко топая, выступил вперед – раз никто не хочет, решать будет он. Он сам выберет жертву.
– Его Высочество Сисоват Аюраванн. Принц… принц и поэт, – прочел камапхибаль, снова развернув список.
Что-то с грохотом упало на землю. Мой взгляд метнулся туда, откуда раздался звук. Это мама уронила кастрюлю с рисом, которую не успела поставить на огонь. Белые зерна, похожие на муравьиные яйца, разлетелись по земле. Я вновь посмотрела на папу. Он стоял неподвижно, в той же позе – опустив голову и скрестив руки на груди, – и ни один мускул не дрогнул на его лице. Большой Дядя повернулся к нам – в его глазах застыл ужас.
– Для нас честь принять вас в свои ряды, Votre Altesse
[30], – восторженно произнес камапхибаль. – Вы послужите примером для других. Пожалуйста, выйдите вперед, Altesse.
Камапхибаль ждал. И снова – ни малейшего движения.
– Товарищ Аюраванн, мы знаем, что вы здесь. Пожалуйста, обозначьте свое присутствие.
В нашей комнате царило смятение.
– Это уловка, – затараторил Большой Дядя. – Они только делают вид, будто знают, что ты здесь: хотят таким образом выманить тебя. Знай они по-настоящему – уже вытащили бы тебя из толпы, а так у них только лист бумаги со списком, они не знают, что ты здесь. Это уловка, ты должен подождать, послушай меня, Аюраванн, не ходи, не говори им, что ты здесь. Они не знают тебя в лицо. Ты можешь исчезнуть, стать невидимым. Еще не поздно. Прошу тебя… – У дяди перехватило дыхание.
Папа ничего не ответил. Он смотрел на меня, только на меня. Сцепив руки на животе, он как будто старался посреди всеобщего страха и отчаяния сберечь для меня немного спокойствия.
– Ты не можешь пойти, – заявила мама. Она встала перед папой, и ему пришлось взглянуть ей в глаза. – Я не пущу тебя. Арун прав: еще не поздно. Не смей отчаиваться. – Она вся дрожала.
Папа не мог ее утешить. Он не двигался с места и продолжал смотреть на меня, словно хотел, чтобы я видела его и знала: он здесь, со мной, все будет хорошо, ничего не случится.
– Ты должен бежать, – предложила бившаяся в истерике Тата. – Но куда? Повсюду ловушки. Они ловят как зверей.
Папа молчал. В его молчании я слышала множество голосов, и каждый рассказывал свою историю. Я не знала, какую слушать, какой верить.
– Знаешь, зачем я рассказывал тебе истории, Рами? – спросил папа, когда мы с ним, оставив всех с их переживаниями, укрылись в павильоне для медитаций.
Я помотала головой. Сейчас я ничего не знала, ничего не понимала.
– Я боялся, что ты не сможешь ходить, и хотел подарить тебе способность летать. – Его голос звучал так спокойно, умиротворяюще, словно это был самый обычный вечер и самый обычный разговор. – Я рассказывал тебе истории, Рами, чтобы у тебя были крылья и ничто на свете не могло стать для тебя клеткой: ни имя, ни титул, ни твое собственное тело, ни страдания этого мира. – Папа поднял глаза на деревянного Будду в углу павильона и, словно уступая ему в каком-то споре, тихо произнес: – Да, верно, страдания повсюду: старик уборщик исчез; ребенок умер, и гроб ему сделали из парты; мы вынуждены жить в классах, где обитают призраки; эта священная земля залита кровью убитых монахов. – Он сглотнул и взял в ладони мое лицо. – Больше всего на свете, Рами, я хочу, чтобы ты жила. Если для этого я должен страдать, я готов отдать свою жизнь в обмен на твою, как однажды был готов отдать все, лишь бы ты могла ходить.
