Мелькнула еще одна грустная мысль: только в балете все по-прежнему – те же па, те же герои либретто, те же интриги. Может, Фокин прав и все нужно в корне менять? Но и изменения, затеянные Дягилевым, ее тоже не устраивали. Нельзя просто взять и отказаться от прежнего, в классических балетах Петипа было много хорошего, красивого, даже душевного. Нет, нужно что-то другое, свое.
Мысли неожиданно ушли далеко в сторону от Петербурга, от Садовой, на которую они повернули, даже от сидящего рядом Дандре. Тот тревожно заглянул в лицо:
– О чем ты задумалась, Аннушка?
Ответила неожиданно, совсем не то, о чем действительно размышляла:
– Виктор, ты не собираешься покупать авто?
– Авто? Нет, пока нет. Тебе понравилось авто в Париже?
– Нужно съездить к маме, – неожиданно произнесла Анна.
В роскошной квартире на Итальянской все по-прежнему – вещи на своих местах, вазы, коллекция трубок (хозяин сам не курил, но собирал), изящные безделушки, книги… Ее вещи аккуратно повешены в шкафу, разложены на полках, расставлены на большом туалетном столике, больше похожем на театральный гримировальный…
Пока Анна внимательно оглядывала комнату, Виктор столь же внимательно наблюдал за ней. Чего он ожидал, что она с восторгом бросится на шею, смутится, станет благодарить? Не дождавшись реакции, поспешил развести руками:
– Только вот для репетиций места не получилось выделить. Здесь нет такого простора, как на Английском.
– Я буду репетировать, как все – в театре или в училище.
Дандре совсем не нравилось то отчужденное спокойствие, с которым Анна держалась. Лучше бы фыркнула, накричала, закатила истерику, он хотя бы знал, что чувствует строптивая возлюбленная. А та была просто растеряна, и вовсе не видом подготовленной для нее комнаты, даже не его заботой, а собственным ощущением.
У Анны произошла переоценка собственной значимости, нет, она ничуть не зазналась, звездная болезнь еще впереди, хотя и та была не такой, как у других. Но отныне Павлова знала, что она балерина с мировым именем, она пусть «одна из…», но из избранных. Окидывая взглядом давным-давно знакомую квартиру Дандре, Анна вдруг осознала, что то, что происходит на сцене и в зале, когда она танцует, в тысячи раз важней всего вот этого – Итальянской, нарядов, статуса, даже возможности называться баронессой Дандре. Пока у нее есть балет, она будет царить над всем остальным.
А если балета не будет?
– Тогда я умру! – прошептала Павлова.
Виктор ужаснулся:
– Что?!
Она словно очнулась, губы тронула слабая улыбка:
– Это я о себе. Если не смогу танцевать, то просто умру.
– Тебе так необходим репетиционный зал?
– Нет, – она сняла перчатки, грациозным движением бросила их на подлокотник кресла, прошлась по комнате. – Я вообще о танце. Я поняла, что он для меня главное.
Сказала и уставилась на него своим загадочным взглядом.
Виктор подумал о том, что за десять лет гадкий утенок уверенно превратился в прекрасного лебедя. Так всегда бывает, главное, чтобы этот лебедь и впредь принадлежал ему. Ради этой женщины он готов хоть на каторгу.
Невесело усмехнулся: не накаркать бы… Дандре старался не думать о сгущавшихся на его горизонте тучах. Анна не имела к ним никакого отношения.
Пока Павлова танцевала за границей, в Петербурге посреди Знаменской площади перед Николаевским вокзалом установили памятник императору Александру III. Анна увидела эту махину, когда ездила на Тамбовскую к матери.
Невольно вспомнился визит императора в училище, когда Александр III посадил на колено счастливую своим успехом Стасю Белинскую (где она теперь?), а сама Аня горько рыдала из-за невозможности добиться царственного внимания.
Павлова не интересовалась такими событиями, как открытие памятника, но все же видела в газетах разгромные, недовольные статьи об уродливости результата десятилетнего труда, мол, тот случай, когда не понимаешь, восторгаться или ужасаться. Дандре в ответ на вопрос пожал плечами:
– Вдовствующей императрице, говорят, портретное сходство на модели показалось полным, она дала согласие. А Государь был в ужасе. Посмотри сама.
Знаменская площадь велика, но еще с Невского виден огромнейший постамент и конный монумент на нем. Постамент почти вдвое выше самой Павловой, на нем массивная фигура лошади, но не вздыбленной, как у Петра на берегу Невы, а строптивой, словно не желающей двигаться вперед. На огромном коне огромная фигура самого Государя.
Да, он в жизни был немаленьким, но не настолько же!
Анна смотрела и пыталась понять, зачем поставлено такое чудовище. Наверное, в эскизе, в модели это выглядело иначе, но в действительности получилось ужасно. Народ тут же придумал стишок о комоде, бегемоте, обормоте и шапке. Все массивное, тяжеловесное, совсем не вызывающее симпатии, было отчего Государю прийти в ужас. Говорили, что он даже грозил отправить чудовище, якобы изображающее его отца, в Иркутск, чтобы стоял в память о строительстве Транссиба там.
– Ну что, Аннушка, понравился бегемот на комоде?
Она покачала головой:
– Не понимаю, неужели человеческую фигуру, даже массивную, нельзя вылепить изящно? Можно, тому тысячи примеров и в Европе, и в Петербурге.
И вдруг задумалась о том, как передать пластику человеческого тела, движения. Это привело к неожиданному результату – Павлова принялась лепить фигурки балерин в самых разных позах. Арабеск… экарте… аланже… аттитюд…
Мягкая глина под руками превращалась в застывшие мгновения танца. Анна так увлеклась, что однажды не заметила вернувшегося со службы Дандре. Тот некоторое время стоял совершенно потрясенный, потом присел рядом на стул и осторожно поинтересовался:
– Тебе говорили, что ты талантлива?
Павлова на мгновение замерла, потом серьезно кивнула:
– Да, мне говорили, что если бы я училась шить, то стала бы неплохой портнихой. У меня стежок крепкий и ровный.
Она лепила фигурки для себя, чтобы легче понять, уловить ускользающее движение.
Прошло некоторое время, и, вернувшись с репетиции, Анна обнаружила на видном месте изящную статуэтку, в точности повторявшую ее глиняную модель. Сомнений быть не могло – балерину повторили в фарфоре.
– Нравится? Я угадал с цветом?
– Ты заказал мою модель на Императорском фарфоровом заводе?
Дандре загадочно улыбнулся:
– Не совсем так, Аннушка. Им очень понравилась твоя работа, и таких статуэток будет выпущено множество. А здесь твой гонорар…
Сумма была немалая, но даже если бы в чеке стояли шесть нулей после десятки, Анну это бы не обрадовало. Она нахмурилась:
– Не стоило этого делать.
