– Но отправляют на пенсию Бекефи! Он еще мог бы танцевать.
– Конечно, пусть танцует, – ничуть не смущаясь недовольством части труппы, продолжила Преображенская, – только не здесь. Разве мало театров и трупп, где были бы рады принять хорошего танцовщика? Или пусть преподает, как Гердт, и танцует отдельные спектакли.
В отсутствие Кшесинской, уехавшей в Варшаву хоронить отца, а потом на Лазурный Берег поправлять пошатнувшееся здоровье, Преображенская чувствовала себя хозяйкой и демонстрировала это открыто.
– Но это произвол! – присоединился к возмущению Валентин Пресняков. – Так можно уволить любого!
– Почему же любого? Будьте лучшим в своем деле, и никто вас не уволит.
Насмешливый тон Преображенской вызвал бурю у протестующей части труппы. Вера Трефилова даже демонстративно пересела с того ряда, где сидела прима. За ней потянулись и другие. Произошло движение и со стороны Фокина. В результате труппа явно разделилась на две части – в одной сидела бунтующая молодежь, во второй артисты старой закалки.
Ольга Преображенская внимательно оглядывала «противников», словно запоминая лицо каждого, хотя всех прекрасно знала. Этот пристальный взгляд вынудил часть колеблющихся пересесть отдельно от группы Фокина. Образовалась и третья группа – нерешительных.
Михайлов не стал дожидаться окончания их размышлений, он принялся убеждать снова:
– Мы должны добиться самоуправления!
– Как это? – не понял кто-то из артистов.
– Самим выбирать режиссера!
– Да, – поддержали его из зала, – Петипа выгнали. За что?
– Вернуть Мариуса Ивановича!
– И Бекефи вернуть!
– Да его еще не уволили, как вернуть?
– Вот пусть и не увольняют!
И пошло-поехало…
– Самим определять прибавки к жалованью!
– И весь бюджет тоже, а то куда уходит – непонятно.
– И день свободный, чтобы не как крепостные были.
– Чтобы в этот день не могли требовать выхода на спектакль.
– И условия улучшить, а то сквозняки за кулисами…
– Не все сразу! – взмолился Пресняков. – Я записывать не успеваю.
Обсуждали долго, до шести вечера, пока им не напомнили, что оперные не бастуют, а потому сцену нужно к вечернему спектаклю готовить.
Это объявление добавило возмущения, раздались голоса не пускать оперных на сцену, но все устали и потому предпочли поскорей выбрать забастовочный комитет и представителей, чтобы вручить Теляковскому выработанные требования. Конечно, в комитет вошли и Фокин, и Михайлов с Пресняковым, и Павлова с Карсавиной.
Было решено, что ввиду позднего времени исполнительное бюро в составе этой пятерки напишет текст требований и вручит его директору как можно скорее.
Преображенская спокойно дождалась окончания собрания и только тогда, словно случайно оказавшись рядом с Павловой, иронично поинтересовалась:
– Что именно вас, госпожа Павлова, не устраивает в отношении дирекции к вам? Чем вы недовольны?
– Я не за себя хлопочу, – вспыхнула Анна. Преображенская разговаривала с ней тихо и почти доверительно, но одновременно подчеркнуто холодно, именуя госпожой Павловой, хотя все звали Аннушкой. – Я за других артистов, чтобы им повысили жалованье и прочее.
Взгляд Ольги Преображенской стал жестким.
– Вы сделаете лучше, если будете просто танцевать, как вы это умеете – божественно. Для всех лучше.
Не дожидаясь ответа, она повернулась, взяла под руку Легата-старшего и пошла из зала.
Тамара Карсавина сжала локоть Павловой:
– Аня, не отвечай! И не обращай внимания.
– А я и не обращаю! – запальчиво ответила Павлова.
«Пиковая дама» прошла без танцевальных вставок – артисты балета все же бастовали.
Подошел Пресняков, показал какие-то листы:
– Вот, собрал подписи.
– Какие?
– Артисты подписали просто листы, а мы должны написать текст требований. Тех, что сегодня выдвигали.
Анну удивило, что коллеги подписали пустые листы, и одновременно обрадовало такое доверие. Видно, все очень устали обсуждать и желали только одного: чтобы все поскорей закончилось.
– Нужно немедленно сочинить текст и завтра с утра вручить его Теляковскому! Иначе мы будем выглядеть обманщиками.
Никто против такого заявления Павловой не возражал, Михаил Фокин предложил отправиться к нему и там за чаем написать требуемую бумагу. Валентин Пресняков потрясал своими записями:
– Вот! Вот все это и напишем!
У Карсавиной и Павловой блестели глаза.
– Да, конечно, напишем. Только нужно точно и жестко сформулировать.
Им было не до чая, сразу уселись за стол и принялись сочинять. Пока обсуждали в театре и по дороге на квартиру Фокина, все казалось легко и просто – вот же требования: вернуть Петипа, не увольнять Бекефи, самоуправление, то есть самим выбирать режиссеров спектаклей, самим распределять надбавки и вообще бюджет, свободный день без права вызова на спектакли, улучшение условий труда…
Но как только принялись обсуждать фразы, чтобы внести их в требования, начались сомнения.
Мариус Иванович Петипа уже в возрасте, захочет ли вернуться, чтобы снова возглавить балет Мариинки? А Бекефи, у которого на январь назначен бенефисный спектакль?
Но это бы ничего, хуже стало при обсуждении самостоятельности. Оказалось, что даже в этой группе ее понимали по-разному.
– Да! – горячилась Павлова. – Миша, ты должен стать главным балетмейстером. У тебя получится.
– И переделывать балеты Петипа? Увольте. А свои я и без того поставлю.
– Значит, Ширяев!
– И он не станет, Аня. К тому же это будет выглядеть так, словно мы для себя все и требовали.
Дальнейшее обсуждение и вовсе едва не перессорило самих активистов. Они не знали, как распределять надбавки, признавали, что не хотят вникать в цифры финансовых отчетов, не желали сами отвечать за распределение ролей, прекрасно понимая, что всегда найдутся недовольные, а половина кордебалета потребует ролей и себе…
Павлова горячилась:
– По таланту. – Понимая, что это несправедливо, добавляла: – Или по труду. Кто трудится больше других, и получать должен больше.
Тамара Карсавина разводила руками:
– Как определить, кто талантливей или работает больше остальных?
– По аплодисментам!
– А это и вовсе глупость, Аннушка. Аплодисменты дамам, мужчины тогда нищими будут, – фыркнул Пресняков.
Павлова и сама понимала, что аплодисменты и восторг зрителей вообще не показатель труда. К тому же среди балетоманов пышным цветом цвела «партийность», тон в которой задавали сами артистки. В противовес «кшесинцам» давно сложилась группа «преображенцев», а теперь и «павловцев» и даже «трефиловцев» – каждая популярная балерина имела свою «партию» зрителей, безжалостно освистывавших соперниц и вызывавших на бис любимиц. Но хуже всего, что и среди самих танцовщиц было такое же деление.
