Стайка танцовщиц разлетелась в стороны, как рыбки от брошенного в воду камня, когда в фойе показалась сама Кшесинская. Не обращая внимания (или делая вид, что не обращает) на балетную мелочь, Матильда Феликсовна прошла к доске, спокойно прочитала объявления и отправилась к директору.
Потом говорили, что сначала она попросила отменить нелепый приказ, потом потребовала сделать это, а когда Волконский, не желая терять лицо, все же отказался, весело фыркнула:
– Приготовьте отмену приказа и рапорт о своем увольнении!
Волконского не смутило такое самоуверенное заявление, он был готов отстаивать свое право наказания перед министром Двора, но никто не стал требовать оправданий или объяснений, Кшесинская надавила на свои рычаги, о которых знали все, и Волконскому просто приказали отменить приказ.
Рапорт с просьбой об увольнении он тоже написал, хотя этого не требовали.
Собственно, скандал был уже не первый. Волконскому давно доставалось со всех сторон – то в Александринском театре Мария Савина заявляла, что будет играть так, как считает нужным, а не как находит директор, то Фигнер категорически отказывался что-то петь, то та же Кшесинская для удобства укоротила юбки своей тюники, то в Москве кто-то с кем-то ссорился, а директор всех мирил…
Позже ерничали, что, когда Нижинский не надел для роли Принца в «Лебедином озере» штанишки-пуфы, из театра вылетел Нижинский, а когда Кшесинская отказалась надевать фижмы, вылетел директор.
Кшесинская театрально вздыхала и пожимала плечами, мол, я не виню Волконского, но нельзя же давить на актеров…
Многие воспрянули духом, решив, что теперь-то актерам все позволено, но не тут-то было!
Известию не сразу поверили:
– Не может быть! Это барон Фредерикс придумал в наказание за изгнание Волконского?!
Для молодых артистов имя нового директора Владимира Аркадьевича Теляковского мало что говорило, Павлова, как и другие, удивилась:
– А что в том такого? Он кто, не гусар же?
Фокин в ответ просто расхохотался:
– Как ты права, Аннушка! Именно гусар.
Она решила, что разыгрывают, но Павел Андреевич Гердт подтвердил:
– Теляковский служил в лейб-гвардии Конного полка, был полковником. А в последние годы управлял московскими театрами. Только хватит ли кавалерийского упрямства с Матильдой Феликсовной справиться?
Трефилова поморщилась:
– Если Кшесинская своих покровителей привлечет, то и барону Фредериксу в отставку уходить придется, а не только Теляковскому.
Она права, Кшесинской благоволили все Романовы, если пожалуется хотя бы Великому князю Владимиру Александровичу, который балету главный покровитель, то и министру Двора барону Фредериксу не поздоровится.
Театр притих в ожидании новых баталий между примами и премьерами, с одной стороны, и новым директором – с другой. Сочувственно вздыхали:
– Волконский уж на что дипломат был, а с балеринами да актрисами поладить не сумел.
Вздыхали, но втайне ждали – кто кого?
Ветер перемен уже чувствовался за кулисами Мариинки, где даже сквозняки неспособны разогнать вековую пыль.
Почему-то радовался Фокин. На вопрос Ани, чему именно, блестя глазами, пояснил:
– Сергея Дягилева могут поставить петербургскими театрами руководить. А что, Теляковский все может!
– И что?
– Мир искусства верх возьмет, значит, старому всему крах!
Это Павловой не нравилось совсем, хотя бунтарский дух захватил и ее.
У бывшего кавалерийского полковника Теляковского хватило ума и выдержки не рушить ничего до основания и никого не увольнять, но особенно зарвавшихся прим он в порядок все же привел. Или ему показалось, что привел…
В ведении Теляковского был не только балет и даже не только Мариинский театр – еще Александринский, Эрмитажный и московские театры, в том числе главный соперник Мариинки – Большой.
Удивительно, но смертельного противостояния с Кшесинской у Теляковского не случилось, возможно, тому причиной новое состояние и положение Матильды Феликсовны, а также удивительное для кавалерийского полковника умение поступать дипломатично.
– Аня, смотри, – прошептала Люба Петипа, кивая в сторону Матильды Кшесинской.
Павлова посмотрела, но ничего не увидела, прима, как всегда, великолепна. Завистники могли сколько угодно твердить, что все ее заслуги из области амурных с Великими князьями, но на сцене Кшесинская действительно была лучшей.
– Ну, посмотри же! – настаивала Любовь.
Павлова с младшей дочерью Мариуса Ивановича близко не дружила, но они учились в одном классе, вместе стояли у палки, вместе пришли в театр. И все же Петипа вела себя немного странно.
– Она беременна!
– Кшесинская? – изумилась Анна. – Не может быть!
Люба только хихикнула и умчалась с довольным видом.
Павлова невольно пригляделась к Матильде Кшесинской. Что-то в ее жестах, в том, как она держала руки у талии, словно оберегая свой живот, подтверждало догадку Любы. Так женщины берегут будущее дитя с первых минут, как только узнают о его зарождении, даже если сам живот пока незаметен.
Анна вспомнила, что Кшесинская в последние недели и впрямь не пила вина и шампанского, но танцевать-то не прекратила.
Павлова так задумалась, что едва не пропустила свой выход. Конечно, на репетиции, к тому же рядовой, это не наказуемо, но она сама терпеть не могла, когда кто-то срывал работу остальных.
– Что это с тобой? – шепотом поинтересовался Фокин, помогая ей крутиться.
– Нет, ничего. Все в порядке, Миша.
– Заболела?
– Говорю, что нет!
Поинтересовалась и Кшесинская:
– Аннушка, ты не больна?
– Нет, Матильда Феликсовна, просто задумалась.
– О чем?
– О детстве, – соврала Павлова и тут же заработала замечание.
– Аня, ты врать не умеешь. Зайди ко мне сегодня вечером. Нам нужно поговорить.
Опять будет сводить с Великим князем Борисом Владимировичем! – раздраженно подумала Анна, но кивнула:
– Приду.
В Мариинке, как и любом другом театре, к новеньким относились по-разному.
Здесь строго соблюдалась не только субординация (за этим следили все сверху донизу), но и правило старшего по возрасту. Как и в училище, младшие обращались к старшим на «вы», а старшие к младшим на «ты».
Это же касалось права делать замечания: простоявшие у воды артистки кордебалета предпенсионного возраста считали себя вправе сделать замечание молодой Преображенской или Трефиловой, мол, руки не так держишь, ленты на пуантах небрежно завязала… И те послушно перевязывали.
