Безмолвно корила мужа Любовь Леонидовна, а рыдала дочь Любочка – отец отдал главную роль в спектакле Анне Павловой!
Мариус Иванович разозлился и, забыв, что Люба прекрасно понимает по-французски, принялся внушать на корявейшем русском (за столько лет в Санкт-Петербурге так и не научился говорить):
– Ти лентяй! Трудить – нет! Старать – нет! Павлоф старать, а ти нет! Не будешь старать – нет ролей!
Сначала оторопевшая от гнева отца Люба молчала, лишь тараща на Мариуса Ивановича глаза, но когда он закончил и выбежал вон из комнаты, фыркнула в сторону грохнувшей двери:
– Ну и не надо, я замуж выйду!
Любовь Леонидовна ахнула:
– С ума сошла?! Я тебе выйду.
И вышла ведь, довольно скоро вышла, забросив занятия балетом, хотя из всех сестер считалась самой способной и самой ленивой тоже.
А Аня в сентябре танцевала Флору в паре с Аполлоном-Фокиным. Прекрасная получилась пара. Им бы и в жизни вместе, но вот тут не сложилось, даже творческие пути через десять лет разошлись.
Люба Петипа зла на невольную соперницу не держала, понимала, что отец имеет право отдать роль любой, с его волей нужно считаться. Подругами Люба с Аней так и не стали, даже не стремились к этому, но до тех пор, пока несовершеннолетняя Люба служила в Мариинском, приятельствовали.
Люба поневоле знала слишком много тайн закулисья, слышала разговоры дома, к тому же была хитра и наблюдательна. Еще в училище Любу посылали узнать что-то как разведчицу, и хотя Павлова сплетен не любила, считая злословить ниже своего достоинства, но к Любе прислушивалась.
В углу кулис плакала Стася Белинская. На нее смотрели с сочувствием, но помочь никто не подходил. Аня, увидев это, метнулась:
– Стася, что с тобой? Кто тебя обидел?
Та подняла голову, почти прошипела:
– Ты-то уйди! Ненавижу…
Павлова отшатнулась. Доброжелательная Стася и вдруг такое…
Аню тронула за плечо Вера Трефилова:
– Не приставай к ней.
– Что случилось-то? – шепотом поинтересовалась Павлова.
– У Белинской неизлечимое заболевание колена нашли. Сказали, что скоро и ходить не сможет, не только танцевать, – ехидно сообщил кто-то из кордебалетных.
– Неправда, не может быть!
Судьба не может быть столь жестокой к Стасе. Как бы ни завидовала ей Аня, но понимала: Стася танцует прекрасно, технично, хорошо держится на сцене. Больное колено – это крах всех надежд, всей жизни.
– Может, Аннушка, так и есть, – вздохнула Трефилова.
Хотелось подойти, пожалеть, но Павлова поняла, что Стасе будет только больней от сочувствия.
Аня горько плакала от несправедливости жизни, забившись в уголок в большой гримерной, где переодевались кордебалетные, когда кто-то тихонько прикоснулся к плечу.
– Аннушка, ты меня прости, что нагрубила. Не сдержалась, – Стася пришла попросить прощения, понимая, что Аня вовсе не желала глумиться над ее горем.
– Стасенька-а-а…
Через четверть часа к двум совершенно зареванным бывшим одноклассницам присоединилась и добрая половина кордебалета, а потом и всей труппы. Там их обнаружила, вернее, разыскала Кшесинская.
– Это что за потоп?
Как сказать блистательной приме, что плачут из-за болезни начинающей корифейки? Аня вспомнила, как на выпускном спектакле на Белинскую смотрела Кшесинская, стало вдруг страшно – неужели сглазила?!
– Матильда Феликсовна, нужен хороший врач. У Стаси колено болит.
Кшесинская после слов Павловой на мгновение замерла, потом подошла ближе и села на стул рядом со Стасей.
– Давно болит? Как?
Белинская всхлипнула:
– Не надо врача, это непоправимо…
– Что говорят?
Стася произнесла диагноз, который ничего не сказал остальным, но заставил нахмуриться Кшесинскую. Несколько секунд она молчала, Белинская, а за ней и остальные были готовы разреветься снова, но Матильда Феликсовна вдруг начала рассказывать о том… как ее отец прекрасно готовит судака по-польски, печет, лепит фигурки для празднования Рождества, каких он мастерит бумажных змеев и устраивает фейерверки… А еще сам соорудил пристройку к дому в их небольшом имении:
– Уже десяток лет стоит и не рухнула!
Сначала слушали просто из вежливости и от понимания, что перед ними Хозяйка Мариинского и не только балета, потом стало интересно – многолетний солист Мариинки, лучший в Петербурге исполнитель и учитель мазурки блестящий Феликс Кшесинский сам месит тесто или орудует топором и молотком? Слезы высохли, стало любопытно.
Кто-то все же усомнился:
– А зачем ему все это? Разве Феликс Иосифович не может никого нанять?
Кшесинская улыбнулась:
– Я была еще маленькой, когда он сказал, что не боится неудач в жизни – если что-то случится и он не сможет больше танцевать любимую мазурку, то будет изготавливать бумажных змеев и радовать детей этим. Человек должен найти себя в жизни не только в игре на сцене, нужно уметь многое про запас. Все под Богом ходим… Подумай, что ты еще умеешь.
Она уже встала, чтобы выйти, когда кто-то из девушек ехидно поинтересовался:
– А что умеете вы, Матильда Феликсовна?
Кшесинская усмехнулась, чуть прищурила свои темные глаза и отчетливо произнесла:
– Интриговать.
Когда за примой закрылась дверь, Стася вздохнула:
– Она права, нужно учиться чему-то другому. Никто не виноват в моей болезни, то испытание, которое я должна с честью выдержать.
– Все равно это несправедливо! – упрямо возразила Павлова.
Она так и сказала маме, а потом Мише Фокину. Те только развели руками: что поделать, если в жизни полно несправедливости?
А в труппе нашлась та, что произнесла:
– Одной соперницей меньше!
Открыто не поддержали, но и не возразили. Юная талантливая Белинская действительно могла составить конкуренцию.
Аня узнала жестокий закон кулис: тебя любят, пока ты никому не мешаешь, тебе радуются, пока ты не соперница, в противном случае даже сочувствия не жди!
В театре скандал: Матильда Кшесинская отказалась надевать к своему костюму в «Камарго» фижмы, мотивируя это тем, что танцевать в них неудобно и некрасиво. Директор Волконский такой вольности решил не допускать и в категорической форме потребовал, чтобы прима в точности соблюла костюм, который создавался давным-давно еще для Леньяни.
Честно говоря, не стань это всеобщим достоянием, никто и не заметил бы отсутствия глупого сооружения вокруг талии балерины, но Кшесинская не была бы Кшесинской, если бы отступила – она демонстративно фижмы не надела. Все понимали, что дело не в уродливой детали костюма, а в непослушании. На следующее утро балетные толпились возле доски, на которой висел приказ, сообщающий о штрафе, наложенном на приму из-за нарушения директорского приказа.
