С Фокиным Павлова танцевала еще в училище, Миша закончил учебу на год раньше. Конечно, как полагалось пепиньерке, с партнером ни во время репетиций, ни на сцене не разговаривала, разве что просила:
– Сейчас поддержите, пожалуйста.
И руку подавала, чтобы опереться. Но все это, отводя глаза в сторону, чтобы не навлечь нареканий.
А теперь признавалась Стасе, как это необычно – иметь право смотреть на своего партнера и даже болтать с ним! О чем? Да о чем угодно. И Стася в ответ тоже признавалась, что никак не может привыкнуть к этой свободе.
Никто не заставлял работать сверх репетиций, но они пользовались каждой свободной минуткой, втроем разыскивали место, где можно еще и еще раз порепетировать, и под собственное «ля-ля» танцевали и танцевали. Разбирали каждое движение друг друга, советовались, как выполнить точней и эффектней, снова танцевали перед зеркалами втроем, потом просили кого-то аккомпанировать, пока не валились с ног.
Зато что за удовольствие было им исполнять, а зрителям смотреть на это па-де-труа!
– Какая же ты кокетка, Аннушка!
Павлова в ответ смеялась. Душу еще не тронула любовь, никто никого не ревновал, во всяком случае, они со Стасей не были соперницами, а были подругами. Аня признавалась маме:
– Сейчас куда лучше, чем в училище. Там мы со Стасей соперничали, а здесь помогаем друг дружке.
Конечно, не все так просто, и соперничество, и зависть, и слезы были впереди, а тогда они просто резвились, как дети. Только что выросшие и еще не осознавшие это дети.
– Зачем ты так рано загримировалась, нам еще не скоро выходить! – изумился Фокин, увидев готовую к танцу Павлову.
– Хочу посмотреть на Кшесинскую.
Да, Матильда Феликсовна была великолепной Лизой – лукавой, очаровательной, сознающей свою власть над всеми. В этой роли Кшесинская демонстрировала свои лучшие качества не столько как балерина, сколько как актриса, хотя сама больше любила трагическую Эсмеральду.
И здесь не обошлось без скандалов – Лизу едва не отдали приглашенной Гримальди, но Матильда Феликсовна закатила очередной скандал директору князю Волконскому, а когда не помогло, пожаловалась министру Двора. Роль вернули и больше отнимать не пытались. То-то же, знай наших! – смеялись все сторонники великой Кшесинской, Павлова в том числе.
– Мамочка, она ведь и в жизни такая же – связями пользуется, но и работает больше других, а еще лукавая, как Лиза. Почему ее так не любят некоторые?
– Завидуют. Зависть, Нюрочка, страшное чувство, оно разъедает душу изнутри, словно ржа железо. Ничего нет хуже.
Павлова задумалась, потом вздохнула:
– В училище я тоже завидовала и Стасе, и Любе. Им роли давали, и даже Государь Стасю за свой стол приглашал. А теперь не завидую. Ролей много, всем хватит. И ты права, когда не завидуешь, жить легче и светлей. Я никому не буду завидовать, никому!
Но почти сразу Аня со вздохом добавила:
– Конечно, буду. Той же Кшесинской за легкость, Леньяни за технику, Мише Фокину за то, что знает, как должно быть.
– Фокину? – насторожилась Любовь Федоровна. В голосе дочери вовсе не чувствовалось ни юношеской влюбленности, ни чего-то подобного, но материнское сердце не зря встрепенулось при этом имени, оно на много лет вперед почувствовало, что жизнь и успех дочери будут связаны с этим самым Мишей.
– Ну, Миша… Мы с ним танцевали в училище. Он у Карсавина класс закончил в прошлом году. Знаешь, он говорит, что все балеты похожи один на другой и все пустые…
Это были первые семена сомнения, уроненные Фокиным в чуткую душу Анечки Павловой, да и в его собственную.
Тогда они не подозревали, какие всходы дадут эти сомнения, какие ростки поднимутся.
Великое будущее двух великих артистов – гениев балета только начиналось…
Испытание свободой выдерживали не все, кто-то быстро находил мужа или поклонника, заводил семью или хотя бы детей, практически отказываясь от карьеры, кто-то пугался новой жизни и уходил в себя, словно в раковину, а кто-то, как Павлова, находил спасение в театре, вернее, в усиленной работе. В привычных репетиционных залах (репетиции балетной труппы проходили в училище и только на генеральные переносились на сцену самой Мариинки) она словно окуналась в прежнюю жизнь.
Завистливые взгляды младших подруг, которым еще год-два в училище, их рвущийся изнутри вопрос: ну как там, на воле? Но девочки терпели, не желая показывать, что завидуют, только наедине все же спрашивали:
– Страшно?
А встречи с теми, кто поступил в театр раньше, похожи на игру.
– Аннушка!
– Верочка!
Чмок-чмок… щека к щеке и губки бантиком…
Это с Трефиловой, словно две близкие подруги несколько лет не виделись. А виделись не так давно во время репетиций и близкими подругами не были, зато в театре почти сразу стали соперницами во всем – от репертуара до поклонников. Но для младших демонстрация дружбы как причастности к чему-то им пока недоступному. Ничего, все завидовали старшим, пусть и эти позавидуют.
«Жизель»… В ней Аня готова танцевать хоть у воды! Конечно, хотелось бы заглавную роль, но ей пока даже хотеть рановато.
Но танцевала не у воды, начинающая сразу встала впереди кордебалета как корифейка в роли Зюльмы. Второй вилисой была Люба Егорова, закончившая училище на год раньше. Слабое утешение, потому как роль повелительницы вилис, у которой сольная вариация, досталась Любе Петипа.
– Я не завидую! Не завидую! Зависть дурное чувство и мешает жить, – ворчала Аня, репетируя экзерсис дома на крошечном пятачке, вцепившись вместо палки в спинку стула. – Остановилась, опустила руки и вздохнула: – Завидую.
– Кому ты завидуешь? – поинтересовалась вошедшая в комнату Любовь Федоровна.
– Любе Петипа, мамочка. Но не тому, что она дочь Мариуса Ивановича, просто у Любы сильные ноги и спина тоже сильная. – Покосилась в небольшое зеркало на стене и снова вздохнула: – Ну, какая я Мирта – повелительница вилис?
– Твое еще впереди, Нюрочка. Поверь мне, я мать и я чувствую.
– Хочется танцевать все, все роли! Век балерины так короток. Павел Андреевич может танцевать на шестом десятке, Мариус Иванович вон до сих пор балеты ставит, а балеринам что остается? Не успеешь в свое время получить Жизель, через десять лет и вовсе не получишь. Будешь только вспоминать, как другие танцевали, и девочек учить.
– Ты для этого все роли подряд репетируешь? – нахмурилась Любовь Федоровна. Неужели ее юная дочь уже задумывается о пенсии и преподавании?
Аня посмотрела на маму непонимающим взглядом и решительно замотала головой:
– Нет, что ты! Просто если знаешь каждое движение партнеров, легче танцевать свое. И потом, мне нравится. Нравится просто танцевать, даже не на сцене. Позволили бы за кулисами во время спектакля, я бы так счастлива была! Самое большое счастье – танцевать!
