Галка подумала, что в этом пакете должна быть какая-то Наточкина тайна, которая объяснит ее внезапный уход. А может быть, просто какая-то милая ерунда на память – тоже вполне в Наткином духе. Вот вроде ее уже и нет, а она есть… И подарок от нее появился.
Тетя Нина пообещала подъехать через четверть часа, она жила неподалеку. Галка спустилась во двор, села на лавочку, стала ждать. Загорелая, полная жизни подруга ее тети излучала благополучие, хоть глаза ее и были неподдельно грустны. Она достала из сумки красиво упакованный пакет, действительно похожий на книгу, отдала его Галке и поспешила распрощаться:
– Ты звони мне, Галочка, не забывай. Наташа так тебя любила!
– Хорошо, – кивнула Галка, зная, что они расстаются навеки. На домашнем телефоне не было определителя. Она при всем желании не могла бы позвонить тете Нине. А та не подумала об этом, спешила куда-то…
Что ж. Вот и последняя весточка от Наточки. На нее Галка и не надеялась, хотя весь тетин дом обшарила в поисках какого-нибудь намека, какого-нибудь письма, оставленного Наткой. Вот чуяла – должно же быть письмо! И оказалась права. Она долго не могла справиться с упаковкой: нужны были ножницы. Но домой идти не хотелось. Ей почему-то было страшно остаться с этим пакетом в четырех стенах.
В пакете оказалась очень красивая тетрадь в твердой обложке. На ярко-красном фоне была изображена простыми линиями лесенка, ведущая в небо: две вертикальные черты и одиннадцать горизонтальных. На верхней черте стоял улыбающийся толстый заяц синего цвета: он сумел вскарабкаться! У подножия лесенки грустила фиолетовая лягушка с выпученными глазами: у нее пока не получилось. И еще несколько маленьких разноцветных шариков. Сколько их? Галка сосчитала: одиннадцать! Как ступенек на лесенке. Веселая тетрадка. И мотивирующая. Ната любила подбадривать. И была мастером этого дела.
Галка гладила тетрадь ладонью, и ей казалось, что она чувствует ответное тепло. Наконец она решилась и открыла последнее тетино послание к ней.
«Галка, Галюша, Галочка! Тебе четырнадцать. Ты злишься сейчас на что-то или на кого-то. А я знаю – это возраст, и это пройдет. Если я подойду к тебе, ты дернешь плечом и не захочешь разговаривать. А мне так хочется поговорить с тобой, такой уже большой девочкой, самой моей любимой и дорогой малышкой. Нет. Конечно, не малышкой. Тебе не нравится сейчас, когда тебя так называют. Тебе хочется быть старше. Ах, и это пройдет. А пока – так. Перетерпим. Когда я отдам тебе эту тетрадь, не знаю. Может, сегодня вечером, а может, в день твоей свадьбы. Не важно. Просто обращаюсь к тебе с любовью. На старинный манер: не по электронной почте, а – чернилами по бумаге. Что-то в этом есть в наше время совсем особенное.
Вот, смотри, какие я нашла стихи. Читай. Это тебе. Про тебя. Про нас всех, кто проходит или проходил от детства к юности:
Все не так уж и плохо, пока есть воздух!
Сквозь тяжелые шторы прольется свежестью в комнату,
новой пылью заляжет на полки книжные,
начнет жеманничать, общаться с цветами и перьями.
Все не так уж и страшно, если не выходить поздно!
После двенадцати за сигаретами, тихо, громко,
навстречу девушке испуганной,
парню в капюшоне,
руки в карманах,
мужчине с портфелем и с огромными набитыми чем-то
пакетами,
героям чьих-то чужих романов.
Все не так уж и больно, ты же сильнее боли!
Ну, подумаешь, перестань! Забей!
Для этой жизни нужна любовь, ум нужен, сила и воля!
Гляди на жизнь веселей!
Отстань.
Все не так, как ты должен,
вот это плохо.
Здесь картинка иная, и ты не здесь.
И проносится мимо стадо единорогов,
но ты топчешь ногами осеннюю смесь.
Получаешь дома тоску на ужин,
на красивой тарелке лежит тоска.
Отвратительной мыслью:
я что – никому не нужен?
Отзывается вопль твоего двойника.
И на скатерти белой,
украшенной спелыми сливами,
не спросив разрешения, станешь писать стихи.
Рисовать тонким почерком брови и скулы смелые,
и проявятся новые двойники!
Тебе снова четырнадцать!
Ты листаешь мир!
Незаметно, но мир ликует в тебе.
Как бликует на солнце все нужное и ненужное,
как мерцают дальние огоньки
[4].
Запомни, прошу тебя: «Мир ликует в тебе!» Почувствуй это. Все остальное – преодолимо».
Галка несколько раз перечитала стихи. Да, это о ней. Это ее вопрос: «Я что – никому не нужен?» Не раз они об этом говорили. Но почему же Натка не дала ей тогда прочитать это? И никогда она не видела у тети эту тетрадь. Раздумала Наточка? Или забыла? А может быть, она, Галка, перестала злиться, развеселилась, и тетя решила не гнать волну? Или просто – отложила тетрадку и забыла о ней? Следующая запись была сделана через три года, за месяц до смерти Наточки:
«Галенька, нашла эту тетрадку, которую когда-то купила для тебя, начала писать в ней – для тебя, но чем-то отвлеклась. А сейчас, когда отвлекаться уже нельзя и незачем, я напишу тебе, прекрасной девушке, которой довольно скоро исполнится восемнадцать, историю своей жизни. Нет, вся жизнь, конечно, это громко сказано. Я напишу о некоторых ключевых моментах, из которых, собственно, и сложилась моя судьба такой, какая она есть. Мне кажется, тебе это надо знать. В каждой жизни бывают решающие моменты, когда надо делать выбор. Это выбор дороги, по которой пойдешь дальше. И выбор того, от чего готова отказаться. И я часто отказывалась. В самые важные часы моей жизни я принимала решение отказаться. Ради чего? Не знаю. Я тогда не задавала себе такой вопрос. Впрочем, читай. И горько мне сознавать, что ты прочитаешь это, когда меня уже не будет на этом свете. Мне, живой, невозможно рассказать об этом без слез и сожалений. А сожалений мне, живой, не надо. Когда же меня не будет, ты должна узнать обо всем. Потом поймешь, почему.
Ты знаешь, какая у нас была семья. Мне не нужно ничего специально описывать: ты сама живешь с такой же. Мы с братом росли в криках, скандалах, в полном отсутствии покоя и чувства безопасности. Я дала себе слово, что, как только стану самостоятельной, покину эту горячую точку безвозвратно. Брат почему-то приспособился и перенял все самое тяжкое для меня от наших родителей. Но это его дело и его жизнь. На что я тогда надеялась? Ну, фантазия у меня на сей счет была небогатая. Я просто и незатейливо решила, что выйду замуж примерно на последнем курсе института и перееду к мужу. Или мы вместе снимем какое-то жилье. Такой простой путь к избавлению. Мне больше всего нравилась (и нравится) осмысленная творческая тишина. «И лишь молчание понятно говорит»
[5], – это про меня. Это обо мне.
Я настолько была оглушена постоянными скандалами, что о любви даже не мечтала. Мечтала только избавиться от непрерывной войны. Однако на третьем курсе случилось чудо: я влюбилась. Описывать обстоятельства знакомства не буду – на это у меня сейчас попросту нет сил. Но любовь случилась. И была взаимной, прекрасной и, я не сомневалась, вечной. Это было так необыкновенно, так светло, что мне дышать стало легче. Я не могла понять, за что мне такое счастье, но верила тому, что все теперь случится, как в моих мечтах. Мой любимый был годом старше меня и учился на физтехе, впрочем, это совершенно не важно. Ему, как и мне, хотелось оставить родительский дом, но по другим причинам: родители контролировали каждый его шаг, требовали возвращаться домой не позже десяти вечера, звонить маме чуть ли не из каждого телефона-автомата, что он и делал, чтобы дома меньше лезли. Витя был красивый, мужественный, воспитанный – само совершенство. Мы с ним много говорили о будущем. Главная тема всех наших мечтаний – бегство из родительских домов и дальнейшая счастливая семейная жизнь подальше от предков – возникала неизменно. Мы даже читали объявления о сдаче квартир и выбирали районы, которые больше любили. Витя оканчивал институт на год раньше меня, поэтому мы решили, что он как раз пойдет работать, осмотрится, тут я получу диплом, мы женимся, и к этому времени уже будет найдено жилье. То есть – оставалось два года до свободы и покоя. Мы встречались каждый день. Мы обнимались, целовались, но не допускали самого главного в нашей близости: и я, и он знали, какой будет реакция наших родителей, если вдруг случится беременность. Мы были круглые дураки, мы считали, что предохранение не дает гарантий, и даже не пробовали! Один раз он встречал меня из института, мы обнялись, он поцеловал меня, и тут перед нами предстала его мать. Красивая, как он. Но она стала беситься, почти рычать, обвиняла меня, что я отвлекаю талантливого человека от его призвания, краду его время и все такое прочее.
