– И почему? – добавила Волька.
– Все время думаю, думаю, – пожаловалась Галка. – Понимаешь, я, оказывается, на самом-то деле совершенно не знаю про тетю ничего. Летняя жизнь – да. Тут мы всегда были вместе. С утра до ночи. Иногда еще на осенние каникулы меня к ней отправляли. Она к нам заезжала, когда летела из Москвы за границу куда-нибудь, она путешествовать любила и зимой всегда путешествовала. Мне ее жизнь казалась такой… я не знаю… полной… В общем, мне хотелось быть как она. Во всем. И чтоб не зависеть ни от кого, чтоб за все отвечать, чтоб спокойно все было, как у нее, без криков и шума. Ну не может такой человек ни с того ни с сего умереть. Так не бывает.
– Бывает по-всякому, – мудро заметила Волька.
У нее было что сказать на тему внезапной смерти и неожиданных событий. Но внезапная смерть Галкиной тети и правда казалась какой-то странной.
– А когда человек умирает вроде как своей смертью, это как-то расследуют? – спросила она. – И кто ее нашел, она же одна жила? Или успела кому-то позвонить, когда ей стало плохо?..
– Пришла утром одна заказчица к назначенному времени. А ей никто не открыл. Вот она тревогу и подняла. Соседей позвала. Так и обнаружилось. Вечером Ната была совершенно здоровая. Многие ее видели. А ночью уснула и не проснулась. Странно ведь. Ну как такое может быть?
– Но ведь бывает, что люди засыпают и не просыпаются, – убежденно произнесла Волька.
Уж об этом она могла много чего рассказать.
– Бывает, конечно. Но что-то должно предшествовать. А тут – ни с того ни с сего, – горестно вздохнула Галка.
У нее собралась уже целая коллекция странностей, подсказывавших, что что-то не так с внезапным уходом тети в мир иной:
– Что меня особенно поразило, когда мы приехали на похороны, – удивительный порядок. Ната не любила, чтобы все было в идеальном порядке. У нее в кабинете все было вечно разбросано, стол завален. На кухне всегда полная раковина посуды – она посудомойку запускала, только когда в раковине места не оставалось совсем. Не любила на все эти пустяки время тратить. Правда, в доме так много места, что беспорядок в глаза не лез. А тетя все время Достоевского цитировала в свое оправдание. Говорила, что у старухи, которую Раскольников убил, было в доме невероятно чисто, как это бывает «только у очень старых и очень злых вдовиц». «А я, – говорила она, – никак под это определение не подхожу. И не вдовица, и не старая, и не злая. Так что – мне можно». А мы как приехали, сразу в глаза бросилось, что слишком все на своих местах. И никто не убирался! Все осталось так, как было при тете!
– Ну, мало ли… – не соглашалась Волька. – А вдруг она как раз в тот вечер перед сном прибралась? Ведь убиралась же она когда-то?
– Убиралась… Но все равно странно. Чтоб такой идеальный порядок…
– И ты что? Думаешь, ее убили и прибрались во всем доме? И посуду помыли? Действительно, странно как-то…
– Да, конечно… И у дома камеры, если бы кто-то зашел, все бы записалось. Но я почему-то все думаю и думаю об этом, – не унималась Галка.
Эти разговоры, возникавшие время от времени, были мучительными. Помочь ничем все равно нельзя было. И изменить что-то тоже не получилось бы при всем желании. Оставалось только слушать и сочувствовать. Хотя Галка не так уж часто заводила эти разговоры. Но видно было, что сама себе она покоя не дает, все спрашивает и спрашивает.
А в остальном… Волька не могла позволить себе грустить рядом с морем. И ведь все равно – умирают все. И Галка осталась без любимой тети – да, но при этом оказалась вполне богатой. Тоска пройдет со временем, а комфортная жизнь в прекрасном доме останется. Все равно ведь ничего не вернешь. Оттуда не возвращаются. Вольке казалось, что, если бы у нее был такой дом, она бы никогда не печалилась и жила бы припеваючи. Галка словно чувствовала настроение подруги и просила прощения за то, что своими разговорами портит ей настроение. Но все это были мелочи по сравнению с той прекрасной жизнью, которой они жили.
Кроме великого счастья видеть море с утра до вечера в жизни Вольки появилось еще одно счастье: люди. Люди, которых она не стеснялась, с которыми ей было радостно, интересно, весело. Конечно, все это было временно. Это Волька четко осознавала, не позволяя себе печалиться при мысли о расставании со счастьем. Эта радость была подарена ей только на тот месяц, что она гостила в Галкином доме. И именно из-за этой временности возникала легкость. Волька не боялась, что кто-то узнает об их семейной бедности. Она разрешила себе быть счастливой просто потому, что она есть. Никаких суперодежд летом в жару не требовалось. Шорты, майки, пара сарафанчиков, шлепанцы – вот и все, что нужно было в это время года любому отдыхающему на юге. Волька впервые в жизни себе нравилась. Волосы выгорели, распушились, глаза сияли, ровный загар – она любовалась собой по утрам после душа.
– Как хорошо! Как все у меня хорошо! – повторяла она, улыбаясь самой себе.
Она совершенно не думала тогда о том, что и это прекрасное время пройдет. Она просто жила в своем прекрасном времени и наслаждалась, ничего не боясь и ничего не загадывая.
Галка знала почти всех в поселке, и ее знали все: она выросла на их глазах. Со многими ровесниками дружила с пеленок: Ната забирала маленькую племянницу к себе на лето с первого года ее жизни. И еще – у тети годами отдыхали одни и те же люди, ставшие почти родственниками. И этим летом два месяца жили супруги-москвичи, лет пятнадцать подряд приезжающие в одно и то же время к морю. Раньше с детьми отдыхали, теперь с внуками. Галка и не думала, что они соберутся приехать этим летом – не хотелось ей без тети заниматься пока приемом постояльцев, однако люди так просились и так сокрушались, что не получилось отказать им. Они заехали в конце мая, зашли к соседям за ключами (тетя всегда оставляла ближайшим соседям запасные ключи от дома) и зажили, как прежде. Ну, а раз уж так, то и следующим постояльцам Галка отказывать не стала, тем более к ним она была по-настоящему привязана с раннего детства. Муж, жена и двое сыновей из Питера. Взрослые – ровесники ее родителей, врачи, вполне успешные, хоть и молодые, на вид казавшиеся старшими братом и сестрой своим детям. С сыновьями-погодками, 19- и 18-летними студентами, Галка каждое лето своей жизни встречалась в тетином доме. Можно сказать, выросли вместе, хотя, разъезжаясь в конце лета по своим городам, они почти не общались, за исключением тех редких случаев, когда питерские родители возили своих парней в Москву или Галкины предки навещали культурную столицу, чтобы дочь познакомилась с красотами северной Венеции.
При жизни тети убираться к постояльцам приходила два раза в неделю тетка Верка из поселка, говорливая – не унять. К себе в дом Ната ее не пускала – не хотела чужих у себя под носом. А к постояльцам – в самый раз. Она и пылесосила у них, и белье меняла, и в стирку его закидывала. Гладила же белье сама Ната. Ей просто нравилось гладить. Ее это успокаивало почему-то. Она расставляла широкую гладильную доску, брала свой любимый утюг, похожий на океанский лайнер, и начиналась работа. Сколько они с Галкой песен спели, о чем только не переговорили, пока тетя утюжила белье! Маленькая Галка тоже хотела гладить вместе с Натой, и однажды они вместе пошли в магазин электротоваров и выбрали утюг невероятной красоты, тот, на который указала племянница. Это была не работа, а настоящий праздник. Белье пахло чистотой, морем, солнцем, цветами из их сада. Их утюги шипели, выпуская пар, песни так и лились…
