– Знаешь, я хочу кое о чем спросить тебя, – начала Астрид, потянув за одну из наращенных прядей. – Кое-что сильно озадачивает и смущает меня, и я хотела бы прояснить ситуацию.
Ох. Это не к добру.
– Дело в том, что мы с тобой встречались несколько раз, и это было действительно здорово – прежде мне ни с кем не удавалось так хорошо ладить, как с тобой.
– Мне тоже, – вякнул я, ожидая «но».
– Но, – когда я услышал это слово, сказанным вслух, сердце у меня екнуло, – у тебя была куча возможностей сделать первый шаг, но ты его не сделал. Я что, совершенно неправильно понимаю происходящее? Ясно теперь, почему я смущена? – И это было правдой, она отчаянно покраснела. Вот только я ожидал совсем другого.
– Ты хотела, чтобы я сделал первый шаг по отношению к тебе? – наконец выговорил я, после того как в переносном смысле грохнулся со своего стула и собрал себя воедино с грязного линолеумного пола.
Разумеется, мистер Петерсон избрал именно этот момент для того, чтобы водрузить между нами огромную корзинку с картошкой фри.
– Кетчуп?
– И перец! – рявкнула Астрид.
– Ты кладешь перец в картошку фри? – удивился я.
– Нет, в кетчуп.
– Странная ты девушка, – сказал я. – Но у меня тоже есть вопрос, и ты на него не ответила.
– Ответ очевиден, – заявила она. – А ты не ответил мне.
Очко в ее пользу.
– Но я сконфужен. А как же Эрик?
– Эрик? – теперь она казалась сконфуженной. И это был хороший знак.
– Я думал, он твой бойфренд.
Похоже, я неудачно выбрал время; Астрид только что сунула в рот основательно наперченный ломтик картошки, и тут вдруг так сильно рассмеялась, что подавилась им. Стучать ее по спине не понадобилось, но ошметки картошки разлетелись во все стороны, а на глазах у нее выступили слезы. Я снял со своей рубашки маленький кусочек и стал ждать, когда она успокоится.
– Ох ты сладкое невинное существо, – сказала она. – У тебя совершенно неразвитый гей-радар.
Гей-радар? Гей-радар! Мое новое любимое слово!
– Эрик – мой лучший друг. У него были очень серьезные отношения с еще одним геем, но недавно это кончилось, и теперь мы с ним очень, очень неприкаянные. Мы действительно проводим вместе много времени, так что я понимаю, с чего ты все это взял – но нет. Никогда. И должна сказать, я чувствую огромное облегчение, что у моей проблемы есть такое простое и хорошее объяснение.
А уж какое облегчение почувствовал я! Мое сердце колотилось так сильно, что его биение отзывалось в голове.
– Значит, говоришь, если я сделаю первый шаг…
– Никогда не узнаешь, пока не попробуешь, дружище. – Она все еще улыбалась, и я был не прав или она наклонялась ко мне?
Значит, она нервничала не потому, что боялась, что я спрошу про Афину. А потому что запала на меня. Я не мог поверить в это. Я так надеялся на подобное развитие событий и теперь ужасно волновался. Мои руки немного тряслись, когда я брал простую бумажную салфетку, наклонялся к Астрид и убирал с ее щеки кусок картошки в кетчупе.
– Так-то оно лучше, – сказал я, а потом, наконец, поцеловал ее.
18. «Say something». A Great Big World
– Вау! – выдал я, когда мы сделали передышку, чтобы набрать воздуха.
– Вау – иначе не скажешь, – подхватила Астрид.
Я снова поцеловал ее. Кольцо в ее губе холодило мои губы, и это было совсем не так странно, как я воображал. А воображал я это себе очень часто, даже чаще, чем отдавал себе отчет. Целоваться с ней казалось занятием знакомым, хотя я никогда не целовался с девушками прежде.
Я мог бы сидеть у Петерсонов целый день, поглощая картошку, смакуя яичный ликер, целуя Астрид, но я же искал ее по очень веской причине. Может, я что-то упустил, размышляя об Афине, подобно тому, как неправильно расценил отношения Астрид с Эриком. Я просто не знал, с чего начать…
– Значит, так. Вчера… – начал я.
– Когда тебе следовало поцеловать меня, но ты этого не сделал?
– Нет, не тогда, – сказал я. – Когда мы вернулись к школе…
– И тебе следовало поцеловать меня, но ты этого не сделал? – Она поддразнивала меня; думала, я с ней флиртую, и мне была противна мысль о том, что придется разочаровать ее.
– Ты мне долго этого не забудешь? – спросил я, хотя и беспокоился о том, что делаю слишком много предположений о длительности наших будущих отношений.
– Ага, – выпалила она и снова поцеловала меня.
Было почти невозможно оторваться от нее. Но я должен был помнить о приоритетах. Мне надо было разобраться в столь многих вещах. Если мне станут ясны отношения Хейдена с Афиной, я, возможно, пойму, что и почему случилось с двумя из хамов. И только тогда смогу разубедить людей в том, что это я поквитался с ними. Да и себя тоже. Это мой единственный шанс.
Я отодвинул свое лицо от ее лица, но мы по-прежнему сидели очень близко друг к другу и наши плечи почти соприкасались. Я протянул руку и нежно намотал одну из ее прядей себе на палец.
– Мне всегда хотелось узнать, каково это, – признался я.
– А теперь знаешь, – сказала она, но ее лицо словно отгородила от меня некая завеса. Она, должно быть, что-то углядела в моих глазах. – Но ты хотел спросить меня не об этом.
– Да, не об этом, – согласился я.
Она закусила губу, уже слегка покрасневшую и распухшую от наших поцелуев.
– Ну давай. Я открою тебе все, что ты хочешь знать.
Я очень надеялся на это.
– Помнишь, в тот день в школе я сказал тебе о хейденовском компьютере. Ты была права. Пароль – Афина.
Она слегка кивнула:
– Что неудивительно.
– И ты никогда не рассказывала, как познакомилась с ним, с Хейденом. – Я задержал дыхание, совершенно не представляя, что услышу в ответ. И даже не понимая, что хочу услышать.
– А это действительно имеет какое-то значение? – спросила она. – Он умер. И его не вернешь.
– Знаю. Но у меня до сих пор вопросов навалом. Мне нужно хотя бы понять, почему так случилось. Ели ты знаешь больше, чем я, то обязана помочь.
Она вздохнула:
– Это долгая история.
– У меня весь день свободен.
Она помолчала, а затем протяжно выдохнула – похоже, она тоже долго сдерживала дыхание.
– Ладно, слушай. – Она взяла ломтик картошки и окунула его в перченый кетчуп – явно тянула время. Я надеялся, это не означает, что она собирается лгать мне. – Помнишь тот день, когда я сказала тебе об одном парне, от которого была без ума?
Я кивнул. Я предполагал, что это Эрик, но теперь знал, что ошибался.
