Астрид рассмеялась – не глупо захихикала, а от души. Держу пари, Эрик всегда знал, когда он действительно забавен, и я снова позавидовал ему.
– Это упоротый фильм. Но я думала, ты любишь научную фантастику, так ведь? И когда Донни смирился с тем, что должен сделать, то стал казаться храбрым. Таким же храбрым, каким казался мне Хейден.
Хейден? Храбрым?
– В самом деле? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос не прозвучал слишком уж скептически, хотя я не был уверен, что мы говорим об одном и том же человеке. Особенно после того, что он сделал.
Она пожала плечами:
– Таким уж я его увидела. Ему доставалось много дерьма от окружающих, но он всегда был, не знаю, как это сказать, стоиком, что ли. Я думала, он не позволит дерьму и окружающим доконать себя. Но оказалась не права.
Я был согласен с ее словами. Просто не думал об этом как о храбрости. Создавалось впечатление, будто он воздвиг стену между собой и миром, чтобы не иметь отношения к происходящему. И, конечно же, я не учел, что у каждого есть свой предел.
– Ты купил ту фигурку? – спросила Астрид. Все эти вопросы… Раньше никто так не интересовался моей жизнью. И уж точно не девушки.
– Да. – Мне очень хотелось рассказать ей о прошлой ночи, но я боялся, она сочтет меня психом. Не теперь, когда, казалось, мы скоро подружимся. – Это была замечательная идея. Спасибо.
– Не стоит. Всегда рада помочь тебе.
Я снова удивился тому, как хорошо она все понимает. Через что же ей пришлось пройти? Ведь она делает это словно автоматически. Или она просто такая уродилась? Мне отчаянно хотелось узнать о ней больше. И хотя не слишком правильно столько думать сейчас о другом человеке – ведь я только что похоронил лучшего друга, – я считал, что Хейден отнесся бы к этому одобрительно. Она тоже ему нравилась, в конце-то концов. Только я не понимал, насколько. Почему он нас не познакомил?
Прозвенел звонок, оповещая о начале пятого урока. Астрид посмотрела на отвратительные останки моего хот-дога:
– Мне жаль, я не дала тебе как следует пообедать. А это выглядит так… аппетитно. – Я свихнулся или ей не так уж и жаль?
Взяв подмокший холодный ломтик жареного картофеля, я изобразил, что поедаю его, громко чавкая, довольный тем, что могу на что-то отвлечься.
– Что за пустая трата изысканной еды, – сказал я, решив быть крутым. Может, так подействовало на меня отсутствие сна, но следующие слова прозвучали прежде, чем я успел их обдумать:
– Однажды я угощу тебя лучшей картошкой фри в Либертивилле. – Лицу стало жарко, и я молил бога о том, чтобы не вспотеть.
– Я считаю себя экспертом по картошке фри. Думаешь, я ее еще не ела?
– Уверен, – сказал я.
– Ну тогда по рукам, – она подмигнула мне и ушла.
6. «Pumped up kicks». Foster the People
Пятым уроком у нас был английский, но мне передали записку, где было сказано, что в комнате для внеклассных занятий меня ждет школьный психолог. Я уже пересекался с мистером Бомоном на каких-то мероприятиях в школе, которые нас заставляли посещать, когда мы были новичками, чтобы заставить задуматься над тем, какие факультативы мы хотим взять. Я помнил, что это невысокий парнишка, намного меньше меня ростом, одетый гораздо проще, чем другие административные работники, в джинсы и свитер. Наверное, он хотел, чтобы студенты считали его прикольным, хотя, возможно, переусердствовал с этим.
Он уже ждал меня; когда я пришел в его кабинет, дверь была открыта и он стоял около нее с протянутой в приветствии рукой.
– Привет, Сэм, – сказал он и подождал, когда я ее пожму. Странно обмениваться рукопожатиями со школьным персоналом. Но как бы то ни было, я сделал это. – Рад снова тебя видеть. Садись.
Его кабинет не был похож на другие кабинеты в школе. Здесь имелся стол, но его запихали в угол, а посреди комнаты возвышались два больших кресла, выглядевшие вполне удобными, а между ними – маленький кофейный столик и тарелка с M&M’s. Я успел съесть только один ломтик картошки фри и приведший к катастрофе кусок хот-дога и поэтому умирал от голода.
Мистер Бомон, должно быть, увидел, что я заметил конфеты. Он сел на одно из кресел и сказал:
– Бери сколько хочешь. Вода тебе нужна?
Я устроился в кресле напротив него, засунул в рот горсть M&M’s и отрицательно помотал головой. Это сослужило мне хорошую службу – спасло от немедленного разговора, ведь я не понимал, зачем меня позвали сюда.
– Я хочу побеседовать с тобой, узнать, как ты живешь, – сказал он. – Знаешь, мы все подавлены тем, что произошло, как и ты, конечно. Может, тебе станет лучше, если мы поговорим об этом.
Ни малейшего шанса.
– Я не понимаю, зачем это нужно, – сказал я.
– Не сомневаюсь, что сейчас ты думаешь именно так. Но почему бы не попытаться? Это может помочь, может, нет, но в любом случае мы будем знать, стоило нам затевать этот разговор или не стоило.
Я пожал плечами. Совершенно очевидно, что он не выпустит меня отсюда, пока я чего-нибудь да не скажу.
– Как я понимаю, вы были очень близки, – начал мистер Бомон.
– Можно и так сказать.
– А как можно сказать иначе?
Я опять пожал плечами. Как прикажете описать мои отношения с Хейденом? Он был моим лучшим другом. Моим единственным другом. И я иногда думал, что, возможно, наступит время, когда все изменится, но ничего не изменилось, а теперь его нет. Я не собирался рассиживаться здесь, сколько мистеру Бомону будет угодно, и вникать во все это.
– Ты можешь описать вашу дружбу? – мягко спросил он.
Что он ожидал услышать? Что мы оба плохо ладили с людьми? Что мы спасали друг друга от одиночества очень долгое время, а теперь этому пришел конец?
– Мы были друзьями. Что еще я должен рассказать? – Мое колено дергалось вверх-вниз, и я почти не мог контролировать эти движения. Мне было в лом сидеть здесь.
– Он был твоим единственным другом?
Мое колено еще больше вышло из-под контроля. Мне хотелось, чтобы оно перестало трястись до того, как мистер Бомон заметит это.
– Думаю, да.
– А ты был его другом? Единственным другом? – Его голос становился все тише и тише, словно он знал, что его вопросы трудно услышать в принципе, не важно, с какой громкостью он будет их задавать. Но несмотря на то, что он хотел успокоить меня, я начал сердиться, кровь ударила мне в лицо. Он, должно быть, увидел это, потому что не стал дожидаться ответов. – Послушай, я понимаю, тебе будет трудно говорить о Хейдене. Возьми, почитай, когда будешь готов. – Он протянул мне конверт из оберточной бумаги. Я не стал распечатывать его, просто сунул в рюкзак. – Я понимаю, ты опечален, и смущен, и к тому же сердит. Но все это при сложившихся обстоятельствах – совершенно нормально.
