— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?
— Разрешено.
Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:
— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!
Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал (подчёркнуто мной. — М.С.), сам я задержался ещё на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня…
…Мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на местах знают, что делать. Всё же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику:
— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю ещё раз — боевую!
…Для меня наступило время томительного ожидания. На флотах знали, что следует предпринять. Меры на чрезвычайный случай были точно определены и отработаны… Пожалуй, генерал Мольтке был прав, говоря, что, отдав приказ о мобилизации, можно идти спать. Теперь машина работала уже сама…» (62)
Дли подобных случаев у советских «историков» давно уже заготовлено универсальное объяснение: «Было ошибочно допущено…» Но данный случай особый: тянул-тянул, да так и не отдал приказ о введении в действие плана прикрытия (и это в то время, когда немцы, не скрываясь, снимали проволочные заграждения на границе) не «тупица» Ворошилов, а сам Жуков, Великий и Ужасный. Для особого случая придумали особую «отмазку»: оказывается, всё дело не в уме, а в «смелости». Н. Г. Кузнецов-де не побоялся нарушить некий «приказ Сталина» (какой? о чём?), а вот Непобедимый Маршал… Скажем так, сберёг себя для будущих побед… К удивительному на первый взгляд контрасту между действиями морских и сухопутных командующих мы ещё вернёмся, а сейчас продолжим чтение протокола допроса Павлова:
«…Мне позвонил по телефону Кузнецов, доложив: «На всём фронте артиллерийская и оружейно-пулемётная перестрелка. Над Гродно до 50–60 самолётов, штаб бомбят, я вынужден уйти в подвал». Я ему по телефону передал ввести в дело «Гродно-41» (условный пароль плана прикрытия) (подчёркнуто мной. — М.С.) и действовать не стесняясь, занять со штабом положенное место… Примерно в 4.10 — 4.15 я говорил с Коробковым (командующий войсками 4-й Армии. — М.С.), который также ответил: «У нас всё спокойно». Через минут 8 Коробков передал, что «на Кобрин налетела авиация, на фронте страшенная артиллерийская стрельба». Я предложил Корсакову ввести в дело «Кобрин 41 года» и приказал держать войска в руках, начинать действовать с полной ответственностью. Всё, о чём доложили мне командующие, я немедленно и точно донёс народному комиссару обороны. Последний ответил: «Действуйте так, как подсказывает обстановка». (6. стр. 457–458)
Зачем? Зачем тогда нужен Генеральный штаб, наркомат обороны, зачем писались («Совершенно секретно», «Особой важности», «Экземпляр единственный») многостраничные планы? Только для того, чтобы в решающий момент заняться творческой импровизацией («Действуйте так, как подсказывает обстановка»)? Аналогичный ответ получил от Жукова и командующий Черноморским флотом адмирал Ф. С. Октябрьский. Именно на Севастополь обрушился самый первый по времени удар немецкой авиации. Черноморский флот был к тому моменту уже переведён в состояние боевой готовности № 1, но командующий флотом решил почему-то запросить разрешение на применение оружия в наркомате обороны (которому Военно-морской флот формально не подчинялся, имея своего наркома и свой Главный морской штаб). Жуков без тени смущения описывает состоявшийся телефонный разговор так: (15, стр. 264)
В 3 часа 07 минут мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский и сообщил: «Система ВНОС флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолётов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний».
Я спросил адмирала:
— Ваше решение?
(Потрясающий ответ старшего по званию и должности военачальника! Вместо того чтобы взбодрить растерявшегося адмирала коротким, но жёстким напоминанием о том, что «меры на чрезвычайный случай точно определены и отработаны» и командование флота — уже переведённого в Оперативную готовность № 1 — прекрасно знает, «что следует предпринять», Жуков немедленно прячется за чужое решение. — М.С.)
— Решение одно: встретить самолёты огнём противовоздушной обороны флота.
Переговорив с С. К. Тимошенко, я ответил адмиралу Ф. С. Октябрьскому:
— Действуйте и доложите своему наркому (т. е. избавьте нас с Тимошенко от ответственности за этот разговор — М.С.).
Вернёмся снова к показаниям Д. Г. Павлова. Командующий ЗапОВО, как и любой другой командующий войсками округа (фронта), не имел права по собственной инициативе отдать те приказы о введении в действие планов прикрытия, которые он дал командармам 3-й, 4-й (а потом и 10-й) Армий. Тем не менее Тимошенко никак не реагирует и на это «самоуправство» своего подчинённого, фактически полностью устраняясь от принятия решений. Впрочем, сохранившееся в архивах (ЦАМО, ф. 208, оп. 2454, д. 26. л. 76) первое Боевое распоряжение командования Западного фронта состоит всего из двух фраз и не содержит никаких упоминаний о плане прикрытия: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: Поднять войска и действовать по-боевому». (52, стр. 16) На документе отметка:«Отправлен 22 июня 1941 г. 5 часов 25 минут» (а не в 4.25, как следует из показаний Павлова). Мемуарная литература содержит свидетельства того, что в ряде частей и соединении «красные пакеты» были вскрыты в первые же часы войны или даже до её начала, в 2–3 часа ночи 22 июня. Несравненно большее число фактов свидетельствует о полном хаосе и неразберихе. Начиная от хрестоматийно известного эпизода из «Военного дневника» Ф. Гальдера о том, что «пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности… передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать…», и до гораздо менее известных воспоминаний генерал-лейтенанта В. П. Буланова, встретившего войну штурманом экипажа бомбардировщика Ар-2 в 46-м БАП (ПрибОВО):
«…В 4.30 нас подняли по тревоге.
— Как, что?
Ничего не говорят. Около 5 часов дают первое задание: бомбить немцев, форсирующих реку Неман в районе Тильзита. Вылетает первая эскадрилья, вылетает вторая — по девять самолётов. Мы вылетаем третьей эскадрильей. Первая девятка отбомбилась, вторая отбомбилась… Мы уже подходили к Неману, и вдруг команда — вернуться. Возвращаемся с полной бомбовой нагрузкой. Садимся…»
Посадка самолёта с бомбами есть грубейшее нарушение всех правил производства полётов. Такое решение — как и ещё более удивительное возвращение с боевого маршрута — могло быть принято только в обстановке всеобщей невменяемости…
