Самих же овец забивали и разделывали. Шкуры на кожи, мясо в пищу, жир перерабатывали в маргарин и персидский воск, а кости шли на выделку костяного фарфора. Ну а что? Белую каолиновую глину нашли, а смешать ее с костяной золой и обжечь при температурах около полутора тысяч градусов, проблем особенных не составило. Примитивные индийские тигельные печи, появившиеся на заре первого тысячелетия, легко разогревались и сильнее, а изготавливались ну натурально чуть ли не из «говна и палок». Оставалось дело за малым — отработать технологию методом «научного тыка» и научиться лепить изящную, красивую посуду под данный тип керамики.
Иными словами, овец разделывали полностью. Даже оставшиеся органические отходы отправляли в селитряные кучи…
Почему все это делали зимой? Из-за маргарина. Объем производства серьезно возрос и московский рынок его уже не мог переварить. А совсем скидывать цены на него Иван Васильевич пока не хотел. Не время. А так, засолив и заморозив, маргарин довозили и до Литвы, и до Ливонии, и до Казани.
А вот персидский воск и костяной фарфор уходили почти полностью на экспорт в страны Западной Европы. Прежде всего в Испанию, где уже началась революция цен и прибыли были просто баснословные.
Другим ключевым экспортным товаром Государя стали так называемые солнечные лампы.
Ничего сложного в них не было.
Обычный медный лист осаживался по деревянной форме до параболического профиля. Потом полировался изнутри до зеркального блеска и покрывался золотой амальгамой. Получалось очень неплохое металлическое зеркало в фокусе которого выводилась форсунка ацетиленовой горелки самого примитивного вида. Вроде светильника горняков из XIX века. Только емкости под карбид и воду ставились внушительные, дабы обеспечить продолжительную работу. Ну а далее вся эта радость упаковывалась в красивый чеканный, посеребренный медный кожух.
Что на выходе?
Вариант прожектора Кулибина прекрасно подходящий для яркого освещения больших залов. Из-за чего в Испании и Франции эти игрушки вызвали буквально фурор, уходя по натурально заоблачной цене. В среднем удавалось выручить по пятнадцать-двадцать тысяч флоринов за каждую солнечную лампу. И это, не считая взяток за право купить вне очереди. А ведь еще и астральная соль, то есть, карбид, денег стоила и не малых.
Вот так Государь и «выживал». С одного только маргарина, персидского воска, солнечных ламп, астральной соли и костяного фарфора за 1546 год чистой прибыли пришло два миллиона рублей серебром. Два миллиона! Плюс от северной торговли в казну пошлинами и сборами «прилипло» около двухсот пятидесяти тысяч. Много это или мало? Чудовищно! Просто потому, что в 1530 году, на момент рождения Государя, годовой бюджет Великого княжества Московского набирался от силы в шестьсот тысяч. А тут два миллиона только с личной торговли!
В этот самый момент, когда Иван Васильевич думал о деньгах с блаженным выражением лица в стиле Скруджа МакДака, скрипнула дверь и в кабинет зашла Елизавета.
— Ты уже знаешь?
— Да.
— Поздравишь? — С легкой ехидцей поинтересовалась невеста.
— Вообще-то я хотел выразить соболезнования. Все-таки это был твой отец…
— Который отрубил моей матери голову, просто потому, что захотел взять в жены другую, — холодно произнесла Елизавета, а глаза ее сверкнули.
Иван Васильевич встал, подошел и как можно нежнее обнял девушку, прижимая к себе.
— Знаешь, как он умер?
— Как свинья!
— В юные годы люди всегда так категоричны…
— Тоже мне, старик… — фыркнула Елизавета.
Вместо ответа Иван нежно и осторожно поцеловал ее в шею. Потом еще. Еще. Запах ее тела встретил живой отклик у гормонов, вызвав соответствующую реакцию. Не бесподобный букет из пота и прочих продуктов жизнедеятельности, а аромат чистого тела. Чуть прикусил ей мочку уха. А потом они целовались и обнимались. Долго, мучительно долго. И ему потребовалось приложить огромные усилия, чтобы не пойти дальше.
— Почему? — Чуть закусив губу, спросила Лиза. — Я же вижу, что ты жаждешь…
— Потому что ты еще молода. Твое тело еще растет, развивается. И если мы зачнем дитя, то он станет забирать у тебя всякие живительные соки. И либо ребенок родится больным, либо ты пострадаешь, зубы там выпадут, волосы, зрение пропадет или еще какая гадость случится. А так дело не пойдет. Жертвовать твоим здоровьем ради поспешного рождения наследника — глупо.
Елизавета внимательно посмотрела в глаза Ивану, пытаясь найти там лукавство.
— Чего ты смотришь? Я прекрасно понимаю, что жена — это нечто большее, нежели просто женщина для удовольствия и рождения потомства. Она есть соратник и сподвижник, который прикрывает спину мужа как телесно, так и духовно. Только сообща, объединившись, мужчина и женщина могут раскрыться и добиться настоящих высот. Что? Я говорю что-то не то? Или может быть ты хотела бы видеть во мне своего отца, который держал женщин за не вполне разумных самок человека, пригодных только для спаривания?
— Нет! — Воскликнула Елизавета, побледнев от злости и задрожав.
— Я люблю тебя, — мягко улыбнувшись, произнес Иван и обнял ее, крепко прижимая к себе. После чего продолжил уже шептать на ухо: — Потому и сдерживаю свою страсть, дабы не навредить тебе. Я хочу, чтобы ты была жива, здорова и счастлива рядом со мной.
Вроде ничего такого не сказал, но Елизавета зашмыгала носом, а потом и заплакала. Иван Васильевич никогда не видел, чтобы Лиза плакала. Даже когда та была совсем малышкой семи лет. Она всегда держалась собрано и стойко. А тут взяла и, уткнувшись ему в плечо, разревелась.
Тяжелые психологические последствия детской травмы Елизаветы, оставшиеся после семейной трагедии, продолжали отступать, терпя поражение за поражением. Государь выбрал образ антипода, стараясь быть не таким как ее отец, а действуя на контрасте. Это оказалось несложно. Отыгрывать образ этакого вздорно-импульсивного бабника, занимающего по совместительству должность увлеченно-безалаберного алкоголика, было бы на порядки сложнее. Во всяком случае ему. Очень уж безудержной была у Генриха VIII страсть ко всякого рода телесным удовольствиям. И обжорству, и алкоголизму, и разврату, и охоте, и прочему, прочему, прочему. Во всем этом деле он просто не знал меры…
Прижимая к себе это худенькую, ревущую девицу, Иван Васильевич вдруг ощутил легкую тревогу. Почему? Что не так? Вроде же все хорошо складывается. Попытки проанализировать источник беспокойства увели его далеко… очень далеко, и только усилили тревогу.
Молодой Эдуард VI, безусловно, уступит натиску герцога Нортумберленда и напишет завещание, лишая католическую сестру Елизаветы престола. После чего, «внезапно» заболеет и сгорит буквально за полгода. Однако Лондон не примет «неожиданную королеву» — позиции испанской партии, окажутся слишком сильны и леди Грей вместе с ее союзниками схватят, осудят и казнят. На престол взойдет Мария Тюдор, та самая, в честь которой потом сделают коктейль Кровавая Мэри. Эта умная и мягкая женщина не сможет противится кровожадной воле католической партии. А потому сгорит на английском престоле буквально за несколько лет. Отравят протестанты, в этом Иван Васильевич не сомневался.
