В среду, накануне уплаты долга, едва насобирав треть суммы, он простоял со своим «ягуаром» на вокзале в очереди за пассажиром и был уже вторым, когда камерунцы затеяли потеху. Они смеялись над типом, у которого на одной ноге был огромный домашний шлёпанец. Ему надо было в пригород. Камерунцы сочли его сумасшедшим и хотели сперва увидеть деньги. Денег у него не было. Он говорил, что его нужно довезти до его машины – и тогда он заплатит двойную цену. Камерунцы ему похлопали в ладоши и отвернулись. Тип был чокнутый, ясное дело, но вряд ли негодяй. На нём были приличные брюки. И ботинок был приличный, хотя и единственный. Бизнесмен. Лет сорока пяти. Не будь на второй его ноге этого зверька, дурацкой крысы, он бы даже не выделялся. Он был хотя и не при деньгах, но, судя по всему, имел средства. Только не при себе. Может, и показалось. Но рискнуть стоило. Начали с двухсот, потом до трёхсот, дошли бы, может, и до четырёх сотен, но сошлись на трёхстах. Триста за поездку в пригород. Либо вовсе ничего, только потеряешь место в очереди. Какой-то момент он раздумывал. С такими деньгами можно будет уехать в Геную или в Гамбург. Продать там «ягуар». Оставить турку турково, а кредиту кредитово. И он кивнул этому типу с грызуном на ноге. Тот сел впереди, рухнул на сиденье так, будто только что ушёл от самого сатаны. Он дрожал, от него пахло потом. Волосы слиплись. Наверное, на наркотиках. Если его потянет блевать, пусть скажет заранее, тогда он приостановится. Тот не ответил, крепко вцепившись в приборную доску. Странно было лишь то, что он не назвал адрес. Дескать, улица без названия, его надо будет высадить у станции. А оттуда всего несколько шагов до его машины. Там он возьмёт деньги и заплатит за поездку.
Движение прибывало. Возле университетского госпиталя они простояли в пробке четверть часа. Тип был в тревоге. Уверен ли он, что сможет заплатить триста? Да, он уверен. Иначе бы он сейчас открыл дверцу и дал тягу. Но он оставался на месте. А пробка не двигалась. Не знает ли он какого-нибудь объезда? Терпение, скоро поедем. Почему он это делает? Что? Почему он не позвонит кому-нибудь? Аккумулятор сел, сказал он, деньги в машине. Это всё, что он сказал. Через двадцать минут мы были на станции Эс-бана. Машина ещё не остановилась как следует, а парень уже нажал на ручку и хотел выпрыгнуть. Только спокойствие, дружочек, сперва припаркуемся. Тут нет парковки, в это время нет. Проехали ещё метров двести дальше по улице, и он оставил «ягуар» на тротуаре. Парень торопился, побежал, на ходу зашвырнул свой шлёпанец в кусты. Они миновали спортплощадку, и тут парень начал замедляться, пока не остановился совсем перед спуском в подземный гараж. Кажется, что-то пошло не так. Он смотрел в сторону карликовых сосен, бормотал что-то нечленораздельное. Затеял какой-то грязный спектакль. Рухнул на колени, начал выть. Машины не было. Разумеется, не было. Всё наврал. Ему следовало бы это предвидеть. Всё дерьмо вхолостую. Псу под хвост. Ни за понюшку табаку. Ах ты ж дерьмо собачье. Воспользовался его доверчивостью. Он пнул этого идиота сзади так, что тот растянулся на мостовой. Три раза пнул в бок. Наступил на его левое запястье и перенёс на эту ногу весь свой вес. Тот, в одном ботинке, взвыл, тогда он оставил его в покое. Бросил его лежать на земле. Никого вокруг не было видно. Только сорока сидела на заборе и стрекотала в пустоту вечера.
Я не раз задавался вопросом, а что было с Верой после того, как она прослушала с автоответчика сообщение Филипа. Что она думала: как она объясняла себе то, что дело обернулось таким образом. И в чём была виновата она сама.
В ту среду после сообщения Филипа на автоответчик она попыталась связаться с кем-нибудь на острове Гран-Канария и получить хоть какой-нибудь признак жизни. Но тщетно. Телефоны этих пенсионеров молчали. Это её напугало. В отеле, где остановилась группа, женщина на рецепции не пожелала давать ей никакую информацию, даже после того, как Вера обрисовала всё положение и умоляла её сделать исключение. Эта женщина осталась неумолимой, сославшись на обязательство охраны персональных данных, однако пообещала поставить в известность менеджера отеля. Вера до обеда напрасно прождала звонка от этого менеджера, а поскольку она дала только номер рабочего телефона, ей пришлось неотлучно оставаться на месте, и она пропустила обед. Тревога Филипа казалась ей преувеличенной. Несчастный случай произошёл ещё два дня назад, в понедельник. Если бы пострадали их люди, они бы уже давно узнали об этом. Но сомнения всё же оставались. Может, они все лежали в больнице, и поэтому до них не получалось дозвониться? Такое было вполне возможно; после несчастного случая никто не подумал о том, чтобы аннулировать договорённость об осмотре объектов, не говоря уже о том, чтобы хоть у кого-то осталась охота покупать дом или квартиру и провести остаток жизни на этом бедственном острове.
Вера не находила себе места. Работа стояла. Она не могла сосредоточиться, сидела перед монитором и прочитывала все сообщения, которые касались этого несчастного случая. Группа туристов хотела посетить в долине Гуайядеке знаменитую пещерную деревню, и, как предполагалось, на крутом спуске дороги отказали тормоза. Зелёный туристический автобус валялся, сплющенный, на собственной крыше, колёсами вверх, похожий на жука, опрокинутого на спину. Между Ла-Пасадилья и Касадорес спасателям открылась жуткая картина, писала одна местная газета, всюду крики, всюду кровь. На одном из снимков был погибший – тело, прикрытое теплосберегающей плёнкой, но когда Вера увеличила фрагмент, то с содроганием обнаружила кисть, мужскую, волосатую, одутловатую кисть, явно принадлежащую грузному мужчине. В эту самую минуту, полную ужаса, зазвонил телефон, но вырвал её из этого кошмара не менеджер отеля, а Макс, её друг, который, как обычно, позвонил ей в обед, чтобы услышать её голос, а также – поскольку отличался любопытством – хотел узнать, во что Вера сегодня одета. Она ему рассказала, во что, а когда он, заметив в её голосе тревогу, стал расспрашивать, что случилось, она рассказала и про несчастный случай, и про кровь, и про свою растерянность. Он постарался её успокоить и развеять её сомнения, но представление, как она сидит – одна в своём бюро, в своём светло-сером облегающем платье – возбудило его, и он не удержался от двусмысленного намёка. Её взгляд по-прежнему был устремлён на картину разрушения и страданий, и она чувствовала, насколько хрупким и мимолётным было человеческое существование, которое в мгновение ока могло найти свой внезапный конец где-нибудь на дороге, на каком-нибудь острове, в каком-нибудь отпуске, когда ни сном ни духом ничто не предвещало его, посреди крови, битого стекла, искорёженного железа и цветущего дрока. И хотя Вера ничего не сказала и постаралась не заметить, насколько бестактными были его слова, он почувствовал её огорчение. И сделал ещё одну попытку приласкать её словами, но и эту попытку она нашла неуместной и в конце концов положила трубку.
До трёх часов Вера вновь и вновь пыталась дозвониться до кого-нибудь на Гран-Канарии, но безуспешно. Она перекладывала бумаги с места на место, потом полила фикус, безрадостно и рассеянно проделала свои упражнения, то и дело возвращаясь к монитору, как будто из того, что видела на нём, она могла что-то извлечь, как будто там был скрыт какой-то урок, который она ещё не усвоила. Она разглядывала собственные ладони, они были сухие и холодные, и она пыталась представить себе, сколько времени осталось им до того момента, когда и они станут такими же бесполезными и мёртвыми, как та кисть на дороге. Она стояла, прислонившись к окну, прихлёбывала чай с привкусом извести и моющего средства, и ей впервые за последние пятнадцать лет хотелось закурить. Она смотрела на дома, на стадион, на людей, выходящих из магазина с пакетами, на играющих детей, всё было как обычно. Самый лучший и приятнейший город земли, как утверждалось повсюду, город, совершенно чужой и безразличный Вере, такой же чужой и безразличный, как самолёты, что приземлялись на ближнем аэродроме, безразличный, как небо, облака и день, клонящийся к вечеру.
