Правда, было странно, как просто расшифровывалось его поведение. Моя библиотека, моя культура, а также моя голова были населены людьми, подобными Филипу, людьми, которые отдавали свою жизнь – и за что? За любовь. Была ли то любовь? Что испытывал Филип? Это неистовое безумство? Мне трудно в это поверить. Нет, я не верил, и если то была любовь, то я презирал такую любовь и делал всё, чтобы держаться от неё подальше. Но в какую любовь я верил? В ту, которая не причиняет боли. В ту, которая была бы равноправна, вдумчива и бережна. В ту, которая никого не сажает на цепь. Для меня любовь не была безумием. Она была обменом, бартером между равноправными, пребывающими в своём уме. Надёжными, предсказуемыми и свободными в своих решениях. Но Филип больше не был свободным. Он предался девушке. Она получила над ним власть. Сам Филип больше ничего не решал. Он был заворожён. Им завладело колдовство. А Филип оказался слабее. Как это могло произойти, безвинно или по чьей-то злой воле, не это главное. Единственный вопрос, который возникает, это – мог ли он ещё освободиться. Мог ли уйти от того демона, про которого повествуют многие книги моей библиотеки. И в которого я никогда не верил. Однако этот демон явно существовал. Его отравленная стрела разила Филипа в самое сердце. Хмель был сладок, и то, что Филип мог заплатить за него своей жизнью, не делало этот хмель менее искусительным. Я во всём предполагал целесообразность, но здесь не находил её. Здесь была простейшая, обыкновеннейшая любовь, здесь было сгорание, истребление собственной воли и плавильный тигель вожделения, предание себя другому человеку. Я был свидетелем того, как существование было принесено в жертву на алтарь старых богов, и единственный смысл этого состоял в страшном торжестве, в несказанном ритуале, когда у человека из живого тела вырывали сердце.
Потом начинается дождь. Сперва это неуклюжие, тяжёлые капли, падающие с неба поодиночке и пятнающие асфальт в ритме, который вовсе не ритм, а лишь череда шлёпающих звуков, как будто лопается что-то живое. Холодный дождь, температура воздуха с утра остаётся низкой, хотя солнце иногда показывается тут и там. Капли посверкивают в его свете как серебряные рыбки. Тучи громоздятся чёрными башнями, меж зубцов которых то и дело прорывается луч и озаряет дождь. Ветер всё никак не унимается. Неутомимо сдувает брызги со всех карнизов.
Филип в своей нише надеется, что морось уйдёт дальше, но ближайший же порыв ветра бьёт его мокрой тряпкой по лицу. Каденция нарастает, шлепки превращаются в барабанную дробь, стальная облицовка превращается в литавры – и разражается ливень. Холодный и неумолимый. Куртка в секунды промокает насквозь. С волос капает. Вокруг разливается лужа, в ней мокнут его брюки. Заметив это, он подскочил как ужаленный, отряхнулся, отфыркался и ринулся прочь без цели, лишь бы только подальше от дождя.
Он встал под узким карнизом тамбура. Отряс капли со штанин. Вытер рукавом лицо как мог. Подобрался. Если бы у него ещё была сигарета. Кусочек шоколада. Что-нибудь выпить.
Остаток первой половины дня он проводит у курда на другой стороне улицы, за липким столом в тепле рядом с мясным вертелом, прямо перед стеклянной стеной с видом на тамбур. Здесь тоже под потолком телевизор, но нет цветов ледвянца и нет китаянок, зато есть артиллерийские орудия, которые в пустыне приводятся в боевую готовность и потом стреляют. Люди, нагруженные скарбом, бегут по грунтовой дороге в сторону камеры. Потом снова военные, сидящие в разбомблённом здании, высовывают свои «калашниковы» в оконные проёмы и стреляют. Смена кадра, внедорожник едет по перевалу, мимо горного озера. Какой-то тип пытается утоптать в машину всё имущество своей семьи. Полуголая певица с длинными ногами раскачивается на лунном серпе. Взрывается звезда. Широкое море. Поисковый корабль в шторм. Мужчины в надувных лодках. Снимок чёрного ящика, который на самом деле красный. Представитель правительства, который подыскивает слова, но остаётся нем. Ни следа от MH-370 Малайзиских авиалиний, ни следа от двухсот тридцати девяти женщин, мужчин и детей. И ни следа от его девушки. Что, все они пропали? В кафе всё мокрое и жирное. Филип пьёт какое-то питьё с надписью айран, самое дешёвое в холодильнике. Это подсоленный водянистый йогурт. Ему противно, но он слишком голоден и слишком хочет пить, чтобы отставить эту бурду. Двое бродяг стоят в дверях и переругиваются. Один – низкорослый парень в капитанской фуражке – поник под нападками и оскорблениями старика, который на голову выше него и обкладывает его сверху непристойностями. Собачонка размером с кота и голая как крыса, жмётся к ногам старика и тявкает на капитана, который с отчаянным взглядом ищет выход. Кажется, речь идёт о лотерее, о выигрыше, который надо разделить. Внезапно старик успокаивается и смолкает. Он откашливается, сплёвывает на пол и обнимает капитана. Щиплет его за щёку, нахлобучивает ему фуражку на глаза. Тот покорно сносит это. Оба смеются кривым смехом, и брехливая собачонка радостно прыгает на ногу хозяина. И они убираются прочь, старик, капитан и собака. Дождь льёт не переставая. Как будто город погрузился под воду. Как будто небо решило смыть стены и затопить улицы.
На столе лежит ломтик помидора. Даже не четвертушка, а, по всей видимости, осьмушка. Шкурка пожухлая. Ломтик не красный, а ядовито-оранжевый. Филип пытается вычислить, насколько вероятно, что он побывал у кого-то во рту. Следа от зубов не видно. И выплюнутым он тоже не выглядит. Ломтик, должно быть, вывалился из дёнера. В другой бы день он отказался от этого ломтика, но сегодня он не особо разборчив. Вкус гниловатый, он смывает его своим пойлом-айраном. За прилавком никого не видно, он только слышит, как кто-то шинкует овощи. Всякий раз, когда чиканье ножа стихает, через две секунды появляется женщина и ставит на сервировочный стол миску с овощами. Вид у них аппетитный. Мелкие капли сока выступают на срезе огуречных ломтиков, краснокочанная капуста порублена в бело-синие перья. Запах лука он даже чувствует. Мясо на вертеле шипит. Желудок напоминает о себе громким урчанием. У Филипа ничего для него нет. Только добрые слова. То, что он чувствует, неприятно, но и опасности собой не представляет. Его резервов хватит в случае необходимости на несколько дней. С голоду он не умрёт.
Два ученика входят в закусочную и – в ожидании заказанного – пялятся в свои дисплеи, опустив головы. Они не переговариваются, не обмениваются ни единым словом, расплачиваются за свои сэндвичи крупными купюрами. Небрежно зарываются зубами в хлеб. Проглатывают только половину из того, что им дали. Объедки выбрасывают в урну и снова уходят. Он видит эти объедки. Пять сантиметров мяса с хлебом. Ему стоит только пойти и взять. Вид у мальчишек здоровый. Наверняка не заразные. Он уже встал, как вдруг у выхода из здания с лягушачьими окнами возникает какое-то движение. Оттуда выходят мужчины в костюмах, вернее, они хотели выйти, но по каким-то причинам остановились в стеклянном тамбуре и разговорились. Один держит в руке папку-скоросшиватель и жестикулирует ею, другие ему внимают. Не видно, в каком настроении говорящий, сердит или весел. Видно только его гребущие руки. Один из слушателей подносит к уху телефон, другой покидает группу и выходит наружу, где закуривает сигарету. И потом, он чуть не проглядел, в тамбур из здания выходит некое существо, кентавр о четырёх ногах, две в брюках, две в чулках, под мышкой тубус и тренога, проходит мимо группы мужчин к выходу на улицу, и его туловище распадается на два туловища, которые теперь танцующей поступью направляются вниз по улице в сторону вокзала. Он встаёт. Он снова начеку. Он следует за ними.
