— Он что, ненормальный, — удивилась я, — или
не слышит? Я же сказала.
— Она сказала, — кивнула Мышильда, подтверждая,
что так оно и было. Максим ухватил Сашку за плечо и попробовал его встряхнуть.
— Ты кому веришь? Эта чокнутая тебе заливает, а…
— Я никогда не вру, — с достоинством ответила я.
— Она никогда не врет, — вздохнул Сашка.
— Что, всерьез баксы сожгла? — вытаращил глаза
Максим.
— А много ли их было? — нахмурилась я. Тут Колька
опять очнулся и сказал:
— Она зябкая.
— Мама моя… — развел руками Макс и на Сашку накинулся:
— Ты, придурок, долго будешь глазеть на ее… — В этом
месте он притормозил, может, оттого, что глаза открыл пошире и увидел то, о чем
хотел сказать. Я имею в виду, по-настоящему увидел. Нахмурился еще больше,
пошел пятнами, и по всему выходило, что очень злится. — Последний раз
спрашиваю, где деньги? — рявкнул он. Тут и Сашка разозлился.
— Ты чего орешь? Разорался… командир… Много вас,
командиров. Тебе сто раз сказали: сожгла она деньги. И тебя это не касается.
Деньги мои. Сожгла и сожгла. Ей холодно было…
В этом месте влез Колька и всех добил:
— Было холодно, и она жгла баксы, чтоб согреться… Это я
вам скажу… по-королевски.
— Белая горячка, — раздвинув рот до ушей,
возвестил Максим.
Пока все были так заняты, Мышильда посредством кивков и
тайных знаков смогла сообразить, какого черта я тут сидела, а так как еще по
дороге сюда углядела в джипе канистру с бензином, то смогла плеснуть в
«Фольксваген» малую толику горючего, что и позволило нам через несколько минут
отправиться домой. Мы с Сашкой и Мышильдой добирались на моей машине, а Коля,
впавший в транс, и Макс — на джипе. Причем последний, выбрав момент, прошептал
мне перед отправкой:
— Ни единому твоему слову я не верю…
— Это потому, что возле моего бюста не ты, а Сашка
отдыхает… — в ответ прошипела я. Макс выпучил глаза, потом моргнул и в
заключение показал мне кулак, что было совершенно не по-джентльменски и
выглядело даже глупо.
Через десять минут мы тормозили у крыльца нашего дома. Я
вышла, и Сашка тоже, потом я немного потомилась и сказала со вздохом:
— Может, я далеко зашла… Может, не стоило так… очень
мне обидно было.
— Да брось ты, — вздохнул возлюбленный. —
Если еще чего решишь запалить, только скажи…
Я поцеловала его и стыдливо скрылась за дверью. Мышильда,
приговаривая: «Ох, молодость, молодость…», вошла следом.
В кухне за столом сидели Евгений Борисович и Михаил
Степанович. Они выглядели какими-то пришибленными. Иннокентий Павлович тоже был
здесь, но не сидел, а бегал вокруг стола, забыв про свою коленную чашечку.
— Елизавета, — грозно вопросил он, когда я вошла и
вежливо поздоровалась со всеми, — что происходит? Где ты была и что за
странные отношения у тебя с этим типом из соседнего дома?
— С Сашкой? — уточнила я.
— Понятия не имею, как его зовут.
— Хорошо, я вас познакомлю. — Спорить мне в то
утро не хотелось, и я проявила добрую волю.
— Не понимаю, зачем нам знакомиться.
— А Елизавета Петровна за соседа замуж
собираются, — ядовито сообщила сестрица. Иннокентия Павловича она всегда
недолюбливала, а за ночь, конечно, устала, опять же «перживания» и все такое, в
общем, надо было сказать кому-то гадость, чтоб восстановить дыхание, вот она и
сказала. Иннокентий Павлович побледнел, потом позеленел, потом схватился за
сердце.
— Не понимаю… я не понимаю… В тот момент, когда я лежу,
буквально прикованный к постели, ты заводишь роман с каким-то типом…
Михаил Степанович, от которого я уже выходила замуж, вдруг
обрадовался и ехидно изрек, обращаясь к Иннокентию:
— Не все коту масленица…
А Евгений моргнул и спросил:
— Будем свадьбу играть?
После чего Иннокентий Павлович медленно осел на диван, все
еще держась за сердце, и, резко сменив тему, заговорил о самоубийстве.
— Да бросьте вы, Иннокентий Павлович, где двое, там и
трое, привыкнете, — пристыдила Мышильда, но убедить его не смогла.
Кончилось тем, что он решил немедленно уехать и с этой целью даже выскочил из
дома, потом забежал вновь, а я, понаблюдав за ним, с радостью убедилась, что с
опорно-двигательным аппаратом у него нет никаких проблем.
Иннокентий Павлович, еще немного покричав и побегав, побрел
в дом напротив, к бывшей своей хозяйке, которой, кстати сказать, давал задаток,
а мы с Мышильдой отправились спать. Убедившись, что нас никто не слышит,
сестрица спросила:
— Лизка, неужто вправду баксы сожгла?
— Сожгла, — кивнула я. — Три сотни.
Мышильда охнула:
— Креста на тебе нет.
— Давай спать, ночью пойдем на дело, а то у меня от
недосыпу глаза пухнут.
— На какое дело? — насторожилась сестрица.
— Деньги там лежать не должны, не ровен час свистнут,
точно мумию. Хорошо хоть пасмурно сегодня, купаться вряд ли кто надумает и на
деньги не наткнется.
— А где они?
— В целлофановом пакете, песочком прикопаны, камнями
заложены.
— Ох, и вправду бы не свистнули. Лизка, этот здоровущий
хмырь, Максим, тебе не поверил и за нами следить будет.
— Много этот хмырь уследит… следопыт. Придумаем
что-нибудь… Спи… — Но спать не получалось. — Вы чего как долго до меня
добирались? — спросила я.
— Да мужички сразу хотели за тобой рвануть, но колесики
у них прохудились. Все четыре, разом. А уж как сообразили, что с погоней ничего
не выйдет, решили меня в заложники взять, ну и пришли. Они пришли, и участковый
тоже заявился, Иваныч. У него от пожара в горле пересохло. Посидели, как
люди. — Мышильда вздохнула и зло добавила:
— В шесть утра водку жрать… Сопьешься здесь, прости
Господи.
— И чего дальше? — приподнявшись на локтях,
спросила я.
