Ухватив Эдуарда за шиворот, я подтащила его к крыльцу, чтобы
дать бабке возможность убедиться в том, что он целехонек, но она, завидев меня
в опасной близости, пролепетала «святые угодники» и, на ходу крестясь, исчезла
в доме. Лишившись последней защиты, Эдуард обмяк и вел себя совершенно спокойно,
хотя хмурился и торопливо отводил взгляд. Ввиду такого смирения я потеряла к
нему всякий интерес, встряхнула пару раз и ласково осведомилась:
— Тебя, вражина, предупреждали, чтоб ты по нашу сторону
тропы не шастал? — Он ничего не ответил, но заметно опечалился. — Еще
раз на пустыре возникнешь, я тебе ноги выдерну.
Вспомнив о бедственном положении Михаила Степановича, я
влепила троюродному братцу затрещину и зашагала к дыре. Мышильда шла рядом, то
и дело злобно потрясая кулаком. Эдуард тосковал на хозяйском крыльце.
— А что, если этот гад нас выследил? — прошептала
Мышильда уже на пустыре. Я притормозила и посмотрела на крышу вражьего дома.
— Да. Свистнет деньги у мумии, а мы виноваты будем.
— Нет от него никакого покоя, — всерьез
растревожилась сестрица. — Прямо хоть лишай обеих ног.
— Лишу, — заверила ее я.
— Теперь уж не получится случайно, хозяйка
свидетельствовать будет, что мы грозились без ног оставить: налицо явный
умысел.
Горюя и сокрушаясь, мы подошли к шалашу, возле которого
сидели задумчивый Евгений и пришедший в себя Михаил. Как выяснилось,
задумчивость Евгения относилась к тому факту, что время ужина стремительно
приближалось, а поллитровка, купленная по моей просьбе, опустела двумя часами
раньше. Наш хозяин стыдился этого. Зато Михаил Степанович выглядел молодцом.
Слегка пошатываясь, он выпятил грудь и выводил героическим басом:
— Каков мерзавец! Я ему указал его место, теперь
подумает, прежде чем нарушать…
— Михаил, я знала, что могу на тебя
рассчитывать, — заметила я. — Бдительность и еще раз бдительность. Не
позволим какому-то прощелыге утянуть из-под носа семейное сокровище.
— Не позволим, — рявкнул предпоследний. Евгений
вздрогнул и сказал, едва не плача:
— Елизавета Петровна, а водочка-то того…
Мышильда закатила глазки и тяжко вздохнула, а я заметила с
улыбкой:
— Водочка дело наживное.
— Тошнит меня от пьянства, — жаловалась сестрица,
отмывая руки. — Это ты, лошадь здоровая, хлещешь водку точно воду, а у
меня с утра голова трещит.
В другое время я нашла бы что ответить и по поводу лошади, и
по поводу Мышильдиной головы. Но пос
Леднее время сестрица так удивляла меня обилием
положительных черт своего характера, что я миролюбиво предложила:
— А ты не пей.
— Неловко как-то перед хозяином.
— Тогда пей, но мало.
Она задумалась, потом кивнула, и мы пошли в дом.
На крыльце нас поджидал Иннокентий Павлович. Без приглашения
заходить в дом он опасался и устроился в тенечке.
— Пойдем ужинать, — позвала я.
— У меня есть сведения, которые тебя
заинтересуют, — сообщил Иннокентий с улыбкой фокусника, только что
извлекшего из шляпы живого зайца.
— Сначала дело, — кивнула я, и мы вошли в кухню,
где суетился Михаил Степанович, накрывая на стол и подогревая ужин.
Иннокентий извлек из кармана несколько листов бумаги и
разложил их на свободном углу стола.
— Вот, — сказал он с гордостью. Мы заглянули в
бумаги и мало что поняли, кроме одного: перед нами план какой-то части города.
Так оно и оказалось.
— Объясни, — лицом и голосом демонстрируя крайнюю заинтересованность,
попросила я.
— Историческая справка, — начал Иннокентий. —
Собор, что высится на холме прямо над нами, выстроен в начале двенадцатого
века. Тридцать лет спустя на этом самом месте, где мы сейчас стоим, были
построены Рождественский и Успенский соборы, соединенные несколькими подземными
ходами, один из которых вел к реке. Во время татарского нашествия
Рождественский собор был разрушен, на его месте поставили деревянную церковь,
она простояла сто пятьдесят лет, после чего была заменена однокупольным
каменным храмом. Со временем храм ветшал. В 1837 году половодье достигло
небывалого размаха, вода подступила вплотную к большому холму, все пространство
здесь было залито, колокольня Рождественского храма рухнула, нанеся ущерб и
самому храму. После чего он был разобран, а новый Рождественский собор построен
в южной части города, где его можно увидеть и сейчас… Ввиду весеннего бедствия
была возведена дамба для защиты города от стихии, а здесь началось большое
строительство личных домов: место, как вы заметили, красивое, и до центра рукой
подать. Кстати, белый дом на холме — бывшая резиденция губернатора. Подземные
ходы во избежание несчастья по ветхости и ненадобности были засыпаны.
— Ясно, — кивнула я, со всей возможной теплотой
глядя на Иннокентия. — Очень тебе признательна, Кеша. Боюсь, без твоей
помощи поиски сокровищ были бы невозможны.
— Ты же знаешь, — ухмыльнулся он. — Для меня
это такие пустяки.
— Отлично, тогда тебе задание повышенной сложности.
Узнай все, что можно, вот об этих людях. — Я протянула ему записную
книжку, где значились данные обоих паспортов мумии. — А также попытайся
узнать что-либо об обладателях кличек Боцман и Мотыль. Я понимаю, это очень
сложно…
— Положись на меня, — сказал Иннокентий,
коснувшись моего локтя. Заприметив это, Михаил грянул «Вниз по Волге-реке», чем
до смерти напугал вошедшего в кухню Евгения и разволновал нас. Впрочем, Михаил
Степанович и сам разволновался: Евгений с перепугу едва не выронил поллитровку,
которую с любовью нес на груди. Успокоившись, мы сели за стол. Иннокентия
обуревала жажда деятельности, чувствовалось, что он сиюминутно готов броситься
на поиски Мотыля и Боцмана, но из-за позднего времени вынужден отказаться от
этой мысли.
Мы выпили по маленькой и закусили свежей картошечкой,
сваренной с укропом, к ней шли огурчики, соленые грибки и салат из свежих
помидоров и капусты, сдобренный майонезом. Хозяин продолжал нас баловать. Под
такую закуску грех было не выпить по второй.
— Завтра холодец сварганю, — сообщил Евгений,
лучисто глядя на меня. — С чесноком и хреном — пальчики оближете.
Мы мечтательно воззрились на потолок, перевели благодарный
взгляд на хозяина и приналегли на закуску. Несмотря на это, мыслительные
процессы во мне продолжались, из головы не шло наводнение 1837 года.
